Кавказская война. Том 2. Ермоловское время

Потто Василий Александрович

В полдень Власов приказал начать отступление. А тем временем тревога распространялась по окрестностям, и со всех сторон ближние и дальние шапсуги скакали занимать в тылу отряда узкие лесные теснины. Власову уже пришлось проходить их с боем, и тяжесть его легла теперь на пеших черноморцев, окружавших отряд, как густой непроницаемой завесой, своими стрелковыми цепями. И только благодаря их хладнокровному мужеству, их упрямой стойкости, конница, сопровождавшая отбитый скот (более тысячи голов), могла благополучно выбраться из этого топкого, мрачного пространства. Но едва отряд вышел на открытое место, расстилавшееся почти на версту по берегу Азыпса, как две тысячи пеших шапсугов встретили его учащенным огнем из засады, а конница повела отважную атаку, “даже с остервенением”,

как выражается в своем донесении Власов. Неприятель, очевидно, хотел воспользоваться тем, что при войсках не было орудий, оставшихся на другом берегу, далеко от места битвы, но он ошибся в расчете, встретив непреодолимую силу в самих черноморцах. Пока казачья пехота метким, хладнокровным огнем сдерживала пеших шапсугов, казачья конница длинной лавой бросилась в пики – и в одно мгновение смятые шапсуги были загнаны в лес. Одушевление черноморцев было так велико, что один из них, увлекшись преследованием, был убит ружейным выстрелом почти под опушкой леса. Три черкеса бросились было рубить его тело – и все трое мгновенно пали мертвыми на труп казака.

Так, защищаясь шаг за шагом, отряд подошел наконец к переправе. Здесь шапсуги в последний раз попытались броситься в шашки, но, поражаемые теперь уже орудийным огнем с противоположного берега, скоро вынуждены были совершенно прекратить нападение. Отряд без боя перешел Азыпс и вернулся в свою лесную засеку, потеряв в экспедиции четырех офицеров и двадцать семь казаков.

Походы Власова на первое время не принесли, однако же, Черноморской линии желательного успокоения. Напротив, озлобленные черкесы, пользуясь зимою, открывают целый ряд нападений, но при общей бдительности и стойкости кордонных постов они нигде не имели успеха. Только раз стряслась беда над одним казацким отрядом, и беда большая, но и этот единственный случай был результатом крайне невыгодной для казаков обстановки.

Это было третьего января 1824 года. Полковник Табанец, один из типичных старых сечевиков, которых не много уже оставалось тогда в Черноморском войске, стоял со своим полком за Кубанью, прикрывая рабочих, рубивших лес против одного из новопостроенных на берегу селений. Покончив работы в одном участке, он перешел на смежную лесную дачу, но едва стал расставлять там цепь, как кто-то крикнул: “Черкесы!” Действительно, восемнадцать всадников скакали в виду русского отряда. Есаул Залесский, памятный горцам со дня Калаусской битвы, пустился на них с тридцатью казаками. Горцы стали уходить, и казаки ввязались в погоню. Табанец, видя, что удальцы его зарвались уже слишком далеко, поспешил за ними с целым полком. И было это вовремя. Едва он соединился с Залесским, как тысяча двести конных черкесов без выстрела и крика ударили на казаков из скрывавших их камышей. Все это произошло так внезапно, что черноморцы, дрогнувшие на первых порах, уже не могли оправиться, были опрокинуты и горячо преследуемы горцами.

В лесу уже видели катастрофу, и все, что там было на работах, высыпало из опушки, рассчитывая удержать неприятеля. Но черкесы с налета врезались в пехоту, стоптали ее, и тогда все обратилось в бегство, ища спасения в засеке. Тридцать казаков были изрублены.

Неудача была очевидная. Но Ермолов на этот раз не винил в ней никого, сознавая, что первоначальный источник поражения лежал не в недостатке храбрости, а скорее в избытке ее, и что подобные случаи в войне почти неизбежны. “Ошибка и запальчивость Табанца и Залесского,– писал он в Петербург,– достойны снисхождения, как по отличной храбрости их вообще, так и потому, что, участвуя в деле, они подвергали себя несомненной опасности наравне со всеми казаками”.

В общем результате черкесы ничего не выигрывали от случайного поражения одного полка, но во времена Власова и этот незначительный успех получил в глазах их размеры значительные; в горах ликовали, волновались мирные аулы, откочевывая к горам, и Кацырев даже на правом фланге почел необходимым экспедицией за Кубань охладить это волнение.

Власов также не хотел подарить черкесам минутного успеха и немедленно ответил на него новым вторжением

в их земли. Он быстро двинулся на речку Тихеньку, где были раскинуты аулы горских предводителей Джамбора, Цап-Дедека и Аслан-Мурзы, и пятого февраля 1824 года, на рассвете, казаки дружно ударили на жилища горцев. В минуту все запылало. Страшная суматоха поднялась в испуганных аулах, не ожидавших нападения; горцы метались во все стороны, гибли в огне, тонули в бушевавших при аулах горных потоках или падали под оружием русских. Разорив жилища, Власов, без всякой потери, взял в плен сто сорок человек и захватил до двух тысяч голов скота. На возвратном пути отряду пришлось, однако, выдержать жаркую схватку с горцами, пытавшимися отбить своих пленных. Двести отчаянных панцирников врезались в самые ряды черноморцев, но из этих смельчаков не один десяток пал жертвой своей запальчивой храбрости, а человек двадцать, сбитые с коней, захвачены живыми, и даже с оружием в руках.

Горцы несколько притихли, и почти год Черноморская линия пользовалась сравнительным спокойствием. Но это затишье было перед бурным временем, которое вновь наступает для Черномории в 1825 году.

XXXVI. ЧЕРНОМОРЬЕ В 1825—1826 ГОДАХ

Год 1825 настолько же памятен Черномории, как и другим частям обширной Кавказской линии, в истории которой он записан кровавыми чертами. Это был год страстной и упорной борьбы кавказских народов против окрепшего русского владычества.

Тревоги этой поры в Черномории стояли в тесной связи с событиями в Кабарде и на правом фланге. Но сильные черкесские племена, жившие против черноморской казачины, волновались и боролись не под влиянием племен верхнекубанских и кабардинских, а, напротив, сами служили влияющим на тех элементом. Шапсуги и абадзехи посылали тогда свои партии до далекой кабардинской равнины и участвовали в известном разгроме станицы Солдатской. Понятно поэтому, что воинственная лихорадка, овладевшая черкесскими племенами, проявилась в Черномории раньше и окончилась гораздо позже, чем в других местах, так что когда к началу 1826 года в Кабарде уже все было спокойно, здесь, на Нижней Кубани, борьба еще росла и разгоралась.

Началось с того, что двадцать третьего января 1825 года на Кубань, покрытую льдом, легендарный Казбич привел партию в две с половиной тысячи человек шапсугов и абадзехов. Главные силы его шли на Елизаветинское селение, правое крыло ударило на Александрии пост. Сильный ружейный и пушечный огонь и отчаянная вылазка с последнего поста остановили неприятеля. Это расстроило Казбичу весь план нападения, и горцы, опасаясь повторения того, что уже случилось раз в этой же местности и с тем же самым Казбичем, поспешно отошли за Кубань. В некоторых местах произошли, однако же, схватки и стоили черноморцам трех офицеров и пятнадцати казаков, выбывшими из строя.

Не прошло и недели, как Власов, в отместку Казбичу, был уже за Кубанью и первого февраля громил абадзехские аулы. Но едва он вернулся назад, как неугомонные черкесы снова собрались в значительных силах, и Власов, рассчитав основательно, что черноморцам легче нападать, чем выжидать самим нападения, вторично повел их за Кубань – и шестнадцатого февраля появился в земле шапсугов. Поход этот был, однако, сопряжен с чрезвычайными трудами; отряд выдержал ряд упорнейших битв и, оставаясь победителем, тем не менее потерял трех офицеров и около ста казаков.

Но более ожесточенная борьба была еще впереди. Она началась в сентябре и совпала как раз с тем временем, когда в Кабарде мятеж горел полным пламенем, а правому флангу угрожали черкесские нашествия. Еще в последних днях августа из гор стали получаться вести, что черкесы намерены разорить Ново-Екатерининскую станицу, только что выстроившуюся на берегу Кубани. Власов легко мог оградить ее, сдвинув сюда несколько конных и пеших полков. Но он не хотел подпускать неприятеля даже близко к новым селениям, чтобы избавить еще непривычных к военным тревогам жителей от первых тяжких впечатлений черкесского погрома, и решил держаться раз принятой им системы предупредительных набегов.