Кавказская война. Том 2. Ермоловское время
Шрифт:
Ермолов, громивший тогда Чечню, поспешил приступить к решительным действиям. В отряд князя Малахова, все еще стоявший в Каракайтаге, послано было приказание идти форсированным маршем к границам Акуши; вслед за тем, одиннадцатого ноября, в холодную, буранную погоду пошел к Таркам и сам Ермолов с девятью батальонами пехоты и сильной артиллерией.
Начало экспедиции ознаменовалось одним весьма печальным эпизодом, о котором рассказывает участник этого похода, Цылов.
На первом переходе, когда отряд расположился на ночлег, Ермолов приказал принять все меры военной предосторожности, чтобы не подвергать войска в этой лесистой местности внезапному нападению. Пикеты и секреты были расставлены. Но Ермолов, не довольствуясь общим распоряжением, ночью отправился вместе с начальником
На следующем ночлеге, верстах в двадцати от Андреевской деревни, Шульц, не полагаясь более на своих подчиненных, сам отправился в цепь вместе с батальонным командиром майором Ганеманом. Пробираясь верхом по густому орешнику и разговаривая между собою по-немецки, ни тот ни другой не слыхали секретного лозунга, подаваемого им из цепи. Сильный ветер относил оклик в сторону, и оба всадника продолжали ехать прямо на заложенный перед ним секрет. Из цепи был послан выстрел – и Шульц, смертельно раненный пулей в живот, упал с лошади. Выстрел поднял на ноги весь отряд и тотчас же обнаружил несчастную ошибку.
Молодой, подававший большие надежды, любимый и уважаемый всеми товарищами, Шульц не пережил тяжкой раны и на третий день умер. На смертном одре, за несколько минут до кончины, он призвал к себе того солдата, который поразил его выстрелом, и отдал ему все свои наличные деньги. Печальны были похороны его. Сколотили четыре доски, тут же вытесанные из срубленного чинара, уложили в этот простой, бедный гроб тело, и ночью товарищи на руках отнесли его в могилу, вырытую на высоком придорожном кургане. Ермолов почтил погребение своим присутствием. Ни музыки, ни ружейных залпов – ничего не было, чтобы не привлечь внимания неприятеля и охранить могилу от алчности полудиких горцев.
Не бил барабан перед смутным полком,Когда мы вождя хоронили,И труп не с ружейным прощальным огнемМы в недра земли опустили.И бедная почесть в ночи отдана,Штыками могилу копали...Присутствовавшие не думали, чтобы печальный обряд похорон имел посторонних свидетелей, а между тем неприятель, окруживший отряд незримыми мелкими шайками, следил, как оказалось потом, за каждым движением русских. И на возвратном пути, когда отряд шел той же дорогой, солдаты и офицеры просили остановиться у кургана, где был похоронен их любимый товарищ, чтобы отслужить по нем панихиду. Но тела покойного не оказалось в могиле; его украли горцы, предполагая получить за выкуп большие деньги. Отряд грустно помолился над разбитым выброшенным гробом и двинулся дальше.
Но возвратимся к рассказу.
Четырнадцатого ноября Ермолов вступил в Тарки. Сильные метели, какие не часто бывают даже и в степных полосах, задержали его здесь более чем на две недели. Довольно сказать, что не только артиллерийский парк, но даже высокие фуры, стоявшие под городом, по ночам заметались сугробами так, что только концы приподнятых вверх оглобель торчали из-под снега. Более двух тысяч людей ежедневно высылались на расчистку дорог. Воочию сбывалось старинное поверье, что русские приносят с собою зиму.
Пользуясь досугом, Ермолов совещался с Малаховым, прибывшим уже в Карабудакент, и писал к акушинцам прокламации, в которых требовал от них аманатов и выдачи пленных, обещая в противном случае наказать их оружием и истребить главное селение их, Акушу. Жителям Мехтулинского ханства объявлено было также, что если они не останутся спокойными, то будут разорены, и все пленные, сколько бы их ни случилось, будут отправлены в Россию. Акушинцы пренебрегали угрозами: “Знай,– писали они Ермолову,– что мы люди
Нужно сказать, что горный хребет, отделяющий Акушу от владений шамхала тарковского, один из неприступнейших хребтов на целом Кавказе. Дикие гранитные скалы его лишь в немногих местах прорезываются горными ручьями, русла которых и должны были служить дорогами для русской пехоты. Пути сообщения там – тесные коридоры между скалами, шириною в одно горное орудие; пятьдесят человек не вооруженных, только бросая камни с высот, могли бы остановить здесь многие батальоны. Существует один только более удобный перевал, и успей занять его акушинцы всею своей двадцатипятитысячной массой, русским была бы преграждена дорога: обойти – невозможно, а лезть на горы с одними штыками было бы бесполезно. Более чем на шесть верст тянулся крутой подъем, на котором всякий шаг нужно было отвоевать оружием, а на это никакой гигантской силы недостало бы. Ермолов все видел и мастерскими переговорами, то льстя, то угрожая акушинцам, задерживал их движение, усыплял их внимание; а между тем отряд князя Мадатова, быстро двигавшийся от Карабудакента, успел предупредить их и занял перевал без выстрела. Теперь дорога в Акушу была открыта.
Чтобы судить, какие трудности пришлось тем не менее преодолеть войскам князя Мадатова, довольно сказать, что для перевозки артиллерии на расстоянии шести верст потребовалось три дня и громадное количество волов, так как лошади оказались для того недостаточно сильными. Последний ночлег был на самой вершине, покрытой густыми туманами; с трудом собрали люди хворост и бурьян для разведения бивуачных огней, около которых, при пронзительном ветре и стуже, солдаты провели всю ночь без сна, ожидая с нетерпением первых солнечных лучей – холод никому не дозволял сомкнуть глаз.
Двенадцатого декабря русский авангард спустился с гор. Проводники из местных жителей охотно указывали дорогу, не веря успеху предприятия и, быть может, желая именно заманить русских дальше в глубь горной страны. Как бы в насмешку показывали они места, где были разбиты войска Надир-шаха, дороги, по которым они бежали. “Таково было мнение о могуществе акушинского народа,– говорил Ермолов,– и немало удивляло всех появление наше в сей стране”. Авангард, однако же, спустился благополучно и, оттеснив неприятельские передовые посты, занял первую акушинскую деревню, Уруму. Верстах в десяти отсюда виден был высокий хребет, расположенный амфитеатром, тремя уступами, постепенно возвышающимися от стороны селения. Горы эти были усеяны массами народа, толпившегося возле небольшого укрепления, в котором развевались сотнями разноцветные значки. Это была первая укрепленная позиция двадцатипятитысячного акушинского ополчения.
Шестнадцатого числа подошли сюда главные силы Ермолова. Несколько дней прошло, однако же, в бездействии. Главнокомандующий то и дело ездил сам осматривать местность, делались съемки. Акушинские старшины приезжали в русский лагерь, их угощали, а о военных действиях не было и помину.
– Что это затевает наш Петрович? – говорили солдаты, искоса поглядывая на грозную неприятельскую позицию.
А дело было просто. Ермолов видел, что взять неприступную позицию неприятеля с фронта было невозможно. Он основательно страшился потерять на штурме не сотни, а, может быть, тысячи людей – и все-таки не взять позиции. А между тем для опытного глаза не было ни малейшего сомнения, что овладеть ею очень легко, если бы только найти какую-нибудь тропинку, по которой можно было бы взобраться на горы в обход правого неприятельского фланга. Фланг этот упирался в неприступный утес, у подошвы которого, в диком ущелье, пенилась речка Манас и пролегала дорога в Акушу. На третий день, в сумерках, несколько линейных казаков и татар, ездивших на обычные поиски, прискакали в лагерь с известием, что тропинка есть, и притом такая, что по ней можно втащить артиллерию.