Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях

Потто Василий Александрович

«Сам принц бросился к батареям, чтобы своим присутствием возбудить в них стойкость. Подобрав за пояс полы своего кафтана, принц собственноручно сделал несколько выстрелов из пушки и силой их губительного действия помрачил весь свет».

Тем не менее иранские воины, по сознанию историка, «почли за лучшее отступить для отдохновения на другую позицию», где ночью «свирепо-грозный» Котляревский сделал на них вторичное нападение.

«В эту мрачную и кровавую ночь, которая поистине была примером для Страшного Суда, замечательный и удивительный случай превратности судьбы проявил себя в армии Ирана. В самый разгар боя, когда принц, стараясь сделать сердца как простых воинов, так и офицеров пылкими к отражению неприятеля, лошадь его внезапно споткнулась в глубокую яму, отчего его высочество изволил свое благородство перенести с седла на землю.

Подумали, что принц, «подобный Александру Македонскому», погиб. Следствием чего, разумеется, было общее бегство, а между тем принц был невредим и только оставался в глубокой

яме. Вдруг он заметил всадника, проезжавшего мимо и державшего на поводу оседланную лошадь. Приняв его за неприятельского кавалериста, принц смело обнажил свою саблю и задал ему вопрос, кто он такой. По непонятному стечению обстоятельств оказалось, что этот всадник был не кто иной, как собственный же стременной служитель его высочества, следовавший с запасной лошадью его особы. Услышав голос своего повелителя, всадник тот немедленно спешился и, посадив принца на коня, благополучно вывел его высочество на вершину высокой горы. Такое замечательное событие породило в войсках ретировавшейся армии неизъяснимую радость; спасшиеся от гибели сарбазы спешили сообщить друг другу увеселявшее сердце известие о счастливом избавлении принца. Его величество шах благоволил обнаружить принцу так много ласк и так много внимания, что в сердце иранца положительно не осталось и тени печали, порожденной впечатлением обстоятельств изложенного события».

Невозможно описать той гордой радости, с которой победоносный русский отряд приветствовал своего любимого вождя после кровавой победы. И он справедливо мог гордиться и ею, и своим вождем, умевшим вызвать в нем такие могущественные чувства чести и долга перед отчизной, которые вели к победам, подобным асландузской. Сам отряд был достоин такого предводителя, как Котляревский: он не знал отступления, и каждый солдат исполнял свой долг, пока имел силы. Котляревский и словом, и примером воспитывал в солдатах те чувства, которыми преисполнен был сам. Раненный, он не оставлял поля сражения; того же требовал и от подчиненных. Преступивших это правило он не наказывал, но он делал им больнее, стыдил их. В приказе об асландузской победе ярко отразилась эта черта вождя и его войск.

Торжество славной победы не заставило Котляревского забыть о маловажном, в сущности, обстоятельстве, несколько огорчившем его, и он выставил на всеобщий позор повсюду допускаемое уклонение от идеальных предписаний долга, но которого не хотели терпеть в тогдашних кавказских войсках. «Насколько мне приятно отдавать справедливость и благодарить достойных, – между прочим писал Котляревский в этом приказе, – настолько же прискорбно сказать, что в числе отряда оказались и такие, которых проступки совсем противны чести русского офицера; но как справедливость начальника должна быть ко всем равна, то я не могу умолчать и об этом; Севастопольского пехотного полка майор Письменский посрамил свое звание: 19-го числа он был только контужен, а сказался больным».

Главнокомандующий узнал о переходе Котляревского через Аракс только тогда, когда получил донесение его, начинавшееся известными словами: «Бог, «ура!» и штыки даровали победу Всемилостивейшему Государю!..» Ртищев читал этот рапорт со слезами на глазах и, сознавая вполне всю важность совершившихся событий, просил государя о награждении Котляревского: за поражение персиян на Араксе – чином генерал-лейтенанта, а за Асландуз – орденом Святого Георгия 3-й степени. Государь исполнил желание Ртищева, но в то же время послал и самому главнокомандующему орденские знаки Святого Александра Невского. Ртищев их принял с глубокой признательностью и говорил всегда, что этой монаршей милостью он был обязан Котляревскому.

Как ни велико было значение асландузской победы, однако же расчеты с Персией еще не могли считаться поконченными, пока войска ее оставались в Талышинском ханстве, и в декабре с тем же самым отрядом Котляревский уже шел к Ленкорани. Он чувствовал, однако же, по его собственным словам, что в жизни его наступает решительная и роковая минута; необъяснимые предчувствия смущали его душу, и он более обыкновенного был задумчив и мрачен.

С большим трудом отряд миновал снежную Муганскую степь и 26 декабря подошел к Ленкорани. Ленкоранская крепость, от которой ныне не осталось даже следов, в те времена, по свидетельству очевидцев, производила поражающее впечатление своими высокими каменными стенами, увенчанными целым рядом зубцов, из-за которых повсюду смотрели грозные жерла орудий.

Котляревский, желая избежать напрасного кровопролития, отправил коменданту письмо, прося сдать Ленкорань без боя. «В противном случае, – писал он, – я не отступлю от крепости, покорю ее, и горе побежденным!» Комендант ответил отказом.

«Тогда, – говорит Котляревский, – мне остался выбор только между победой и смертью, ибо отступить от крепости значило бы посрамить честь русского оружия и имени».

Готовясь к битве на жизнь и смерть, Котляревский отдал по отряду приказ, который навеки останется примером энергичной решимости и силы, поражающим воображение и вызывающим гордость в сердце каждого истинного русского воина своими вечно неумирающими словами: «Отступления не будет».

Приводим дословно как его, так и диспозицию, положившую основание для первых действий геройского штурма.

ПРИКАЗ ПО

ОТРЯДУ 30 ДЕКАБРЯ 1812 ГОДА

«Истощив все средства принудить неприятеля к сдаче крепости, найдя его к тому непреклонным, не остается более никакого способа покорить сию российскому оружию, как только силою штурма.

Решаясь приступить к сему последнему средству, даю знать о том войскам и считаю нужным предварить всех офицеров и солдат, что отступления не будет. Нам должно или взять крепость, или всем умереть, за тем мы сюда присланы.

Я предлагал два раза неприятелю сдачу крепости, но он упорствует. Так докажем же ему, храбрые солдаты, что русскому штыку ничто противиться не может. Не такие крепости брали русские и не у таких неприятелей, как персияне; сии против тех ничего не значат. Предписывается всем: первое – послушание; второе – помнить, что, чем скорее идем на штурм и чем шибче лезем на лестницы, тем меньше урону; опытные солдаты это знают, а неопытные поверят; третье – не бросаться на добычу под опасением смертной казни, пока совершенно не кончится штурм, ибо прежде конца дела на добыче солдат напрасно убивают. Диспозиция штурма дана будет особо, а теперь остается мне только сказать, что я уверен в храбрости опытных офицеров и солдат Грузинского гренадерского, семнадцатого егерского и Троицкого полков, а малоопытные каспийские батальоны, надеюсь, постараются показать себя в сем деле и заслужить лучшую репутацию, чем доселе между неприятелями и чужими народами имеют. Впрочем, ежели, сверх всякого ожидания, кто струсит, тот будет наказан, как изменник, и здесь, вне границы, труса расстреляют или повесят, несмотря на чин».

ДИСПОЗИЦИЯ ШТУРМА КРЕПОСТИ ЛЕНКОРАНИ

«Составляются три колонны: первая – из шести рот Грузинского гренадерского полка, под командой полковника Ушакова; вторая – из трехсот пятидесяти человек Троицкого полка; третья – из трехсот тринадцати человек семнадцатого егерского полка и тридцати семи человек гренадер, под командой майора Терешкевича. В пять часов пополуночи колонны выступают с назначенных им пунктов, имея впереди стрелков, и следуют к крепости с крайней тишиной и скоростью; если неприятель не откроет огня, то стрелки отнюдь не стреляют, когда же от неприятеля будет сильный огонь, то стрелки тотчас бьют по неприятелю, а колонны наипоспешнее ставят лестницы и взбегают на батарею и на стены: первая колонна штурмует батарею и стену к Гямушевану, ставя одну лестницу на батарею, а прочие тотчас от оной вправо; третья колонна, Терешкевича, берет батарею, лежащую против моря к речке, и штурмует стену от оной вправо. Каждая колонна, как скоро возьмет назначенную ей батарею, тотчас поворачивает неприятельские орудия и стреляет картечью в середину крепости, между тем очищает стены от себя вправо и влево, а первая колонна отбивает поспешнее ворота, дабы впустить резерв; одна рота Грузинского гренадерского полка разделяется на две части для фальшивых атак: первая делает оную против батареи, к речке лежащей, и ежели возможность будет, то берет сию батарею, другая против батареи неприятельской, назначенной штурмовать; первой колонне тревожить неприятеля с левой стороны. Команды сии выступают вместе с колоннами и не тревожат неприятеля, пока не откроется сильный огонь по колоннам, тогда они поспешнее бегут к назначенным местам, кричат «ура!» и бьют тревогу.

Барабанщики в колоннах отнюдь не бьют тревогу, пока не будут люди на стенах, и люди в колоннах не стреляют и не кричат «ура!», пока не влезут на стену. Когда все батареи и стены будут заняты нами, то в середину крепости без приказания не ходить, но бить неприятеля только картечью из пушек и ружей. Не слушать отбоя – его не будет, пока неприятель совершенно истребится или сдастся, и если, прежде чем все батареи и все стены будут заняты, ударят отбой, то считать оный за обман, такой же, как неприятель сделал в Асландузе; сверх того знать, что наши отбои будут бить три раза, который повторять всем барабанщикам, и тогда уже прекращается дело.

Резервом на прежних батареях состоять из остающихся от штурма людей; так как уже сказано в приказе, что отступления не будет, то остается теперь сказать, что если, сверх чаяния, которой-либо колонны люди замкнутся идти на лестницы, то всех будут бить картечью».

Генерал-майор Котляревский.

Штурм начался в ночь с 30 на 31 декабря 1812 года. В пятом часу утра войска молча вышли из лагеря, но, еще далеко не дойдя до назначенных пунктов, были уже встречены артиллерийским огнем неприятеля. Не отвечая на выстрелы, солдаты спустились в ров и, приставив лестницы, быстро полезли на стены. Закипела ужасная битва. Передние ряды штурмующих не удержались и были сброшены, многие офицеры, и между ними подполковник Ушаков, убиты, а число персиян на стенах между тем быстро увеличивалось. Тогда Котляревский, видя смятение отряда, сам бросился в ров и, став над телом Ушакова, ободрил людей несколькими энергичными словами. В это время пуля попала ему в правую ногу. Придерживая рукой колено, он спокойно повернул голову и, указав на лестницы, громко крикнул: «Сюда!» Воодушевленные солдаты снова кинулись на приступ. В это мгновение две пули поразили вождя в голову, и он упал полумертвым.