Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
Шрифт:
Трудно допустить, чтобы лезгины не знали о нашем приближении, а между тем, когда войска стояли уже на опушке леса, в Старых Закаталах, как узнали впоследствии, еще шло народное собрание, и Ших-Шабан, незадолго прибывший в стан Гамзат-бека, говорил зажигательную речь. Скорее можно предположить, что неприятель, сознававший для себя все выгоды лесного боя, нарочно не препятствовал нашему движению, стараясь заманить нас в места, памятные кровавыми событиями.
Между тем отряд, тихо подвигаясь по дремучему лесу, выбрался наконец на небольшую поляну. Здесь приказано было остановиться, – и Эриванский полк занял позицию по обе стороны лесной дороги: первый батальон, майора Кошутина, расположился влево на небольшой высоте; второй, майора Клюки фон Клюгенау – вправо, на старом кладбище, при котором сходятся дороги от закатальской мечети и башни. Ближе чем на картечный выстрел, впереди этого кладбища виднелась небольшая прогалина, а за ней начинались сады, обнесенные каменными стенками, оба батальона, разделенные между собой неглубокой балкой, находились на расстоянии один от другого не более тридцати –
Было уже три часа пополудни. Скоро из цепи дали знать, что впереди, в садах, лезгины опять собираются в значительных силах. Дадиан сам поехал к Стрекалову, находившемуся при первом батальоне, чтобы получить разрешение оттеснить неприятеля, пока это еще представлялось возможным. Но Стрекалов, имевший известие от своих лазутчиков, что неприятель находится в ничтожных силах, отправил Дадиана назад с приказанием усилить работы, а сам, поручив войска генералу Сергееву, уехал между тем назад в Новые Закаталы. Дадиан передал приказание Клюгенау. Еще усерднее застучали топоры, еще чаще под их ударами стали падать вековые чинары, а наваленный лес между тем все больше и больше уменьшал позицию и окружал карабинеров такой засекой, которая давала горцам возможность подкрадываться к ним незамеченными. Большая часть сил Гамзат-бека в это время стянулась уже против второго батальона и, прикрываясь засекой, скрытно окружила и цепь, и рабочих. Прошел час, другой – и вдруг, как по условному сигналу, несколько тысяч лезгин поднялось со всех сторон и ринулось в шашки. Что произошло тогда – описать трудно. И цепь, и резерв были моментально отрезаны от батальона и разобщены друг от друга так, что карабинерам пришлось защищаться поодиночке. Штабс-капитан Потебня, прокладывая себе дорогу с ружьем в руках, врезался в толпу неприятеля и был изрублен. Начальник резерва штабс-капитан Гурамов, не уступавший Потебне в отваге, один схватился с целой толпой лезгин и пал под их кинжалами. Лихие эриванцы почти все сложили свою голову возле своих начальников, и из ста пятидесяти восьми человек только четырнадцать успели добраться до кладбища.
Все это совершилось так быстро, что часть батальона, рубившая лес влево от кладбища в балке и вправо от него по скату горы, была застигнута врасплох и не успела даже схватиться за ружья. Капитан Антонов был ранен, а рабочие или бежали, или гибли без отпора под ударами горцев. Клюгенау, кинувшийся было на помощь к ним с последним резервом, сам столкнулся с тремя тысячами лезгин – и не мог пробиться. Орудия по третьему выстрелу умолкли: артиллерийский офицер, поручик Опочинин, был ранен пулей в грудь, прислуга перебита, и оба орудия, вместе с зарядными ящиками, захвачены горцами. Отчаянные усилия Клюгенау выручить пушки повели только к новым потерям. Сам Клюгенау, оба ротных командира, все фельдфебели и большая часть офицеров и унтер-офицеров или были убиты, или изранены. Солдаты остались без начальников.
Второй батальон почти уже не существовал, когда на помощь к нему подоспел подполковник Кошутин с двумя карабинерными ротами своего батальона; но их прибытие только без пользы увеличило число наших жертв, так как стесненная местность не позволила им даже развернуться. Кошутин, человек отчаянной храбрости, был ранен одним из первых, и его солдаты, сбитые натиском, побежали назад. Увидев катастрофу, Сергеев двинул в бой последние две еще уцелевшие роты с тем, чтобы дать возможность остальным выйти из-под ударов горцев, – но роты сразу попали в общий водоворот и были увлечены потоком общего бегства. Сергеев, таким образом, остался на батарее один с сорока саперами. Горцы без труда овладели ничтожным укреплением, взяли оба орудия, и из сорока саперов осталось в живых только восемнадцать; но эти герои пробились сквозь сотни лезгин и вынесли на ружьях раненого генерала.
Остатки рот не попали уже на старую дорогу, а были отброшены в тесную улицу, где горцы, засев по обе стороны ее за глиняными стенками, безвозбранно расстреливали бежавших солдат. Поражение отряда было полное. В этот роковой для эриванцев день мы потеряли четыре орудия, одного генерала, обоих батальонных командиров, шестнадцать офицеров и более четырехсот нижних чинов. В числе офицеров здесь
Только в полутора верстах от места битвы князю Дадиану удалось наконец остановить оба батальона. Он дал им опомниться, привел в порядок и с барабанным боем повел вновь на неприятеля. Храбрый полк готов был новыми жертвами искупить свою минутную неудачу, – но в эту минуту прискакал адъютант Стрекалова с приказанием отступить в лагерь.
Возвращаясь из отряда Сергеева, Стрекалов заехал по дороге в батальон Ширванского полка, выдвинутый к Джарам, чтобы осмотреть его позицию. Но не прошло получаса, как сильная ружейная перестрелка, загоревшаяся в лесу, дала знать, что наша позиция атакована. Стрекалов приказал майору Бучкиеву с двумя ротами и частью конных драгун идти на помощь. Но Бучкиев не отошел и версты, как встретил офицера с известием, что Эриванский полк разбит, Сергеев ранен, орудия потеряны. Растерявшийся Стрекалов приказал всем отступать под защиту крепости. Напрасно князь Дадиан от имени полка два раза посылал просить позволения возобновить атаку; Стрекалов не позволил – и войска возвратились в лагерь грустные и убитые. Самолюбие эриванцев было сильно задето. Тридцатилетняя Кавказская война представляла для них только длинный ряд блестящих побед, и в первый раз в лагере их, после кровавого боя, царило молчаливое уныние, не раскладывались бивуачные огни, не слышно было даже говора. На сердитых лицах солдат было отпечатано выражение затаенной злобы.
Страшная потеря, редко встречавшаяся в Кавказской войне, доказывала, что старый полк отступил не при первом появлении неприятеля, что встретил его со своей обычной отвагой и что если был побежден, то только многочисленностью и выгодным для неприятеля местоположением. Никакая тень укора не могла коснуться храброго Дадиана, которого все время видели впереди полка. Что же касается распоряжений, то они от него не зависели, – он исполнял только то, что было ему приказано.
«Сколь ни огорчительно такое происшествие, – писал Стрекалов в своем донесении Паскевичу, – но мы стоим здесь твердой ногой, и оно ничуть не имеет влияние на общий ход здешних происшествий. Желая сохранить ту славу полка, которую он приобрел под Вашим начальством, я доставлю ему случай оправдать доверие, которое Вы ему оказывали…» «Все дело, – говорит он далее, – произошло от самонадеянности и презрения к неприятелю».
Государь был чрезвычайно огорчен подобным происшествием и, на основании первых донесений Стрекалова, во всем обвинял эриванцев. По этому поводу граф Чернышев писал Паскевичу: «Государь император с крайним прискорбием и неудовольствием усмотреть изволил, что Эриванский карабинерный полк, столь отличавшийся в последней кампании, под личным предводительством Вашего Сиятельства, ныне, в деле 15 октября против лезгин, оставил вверенные ему орудия в руках неприятеля и, не внимая гласу начальников, обратился в бегство, будучи преследуем незначительным числом горцев. Не постигая, какие обстоятельства могли побудить русских солдат к столь постыдному бегству, Его Величество желает, чтобы Ваше Сиятельство сделали подробнейшее исследование сего происшествия и обо всем донесли Его Величеству».
Как ни старался Стрекалов свалить вину на своих подчиненных, Сергеева и Дадиана, но из откровенных объяснений, данных последними, стало ясно, что причиной всего был один Стрекалов. Так именно взглянул на это дело и сам Паскевич. «Главнейшей причиной сего несчастья, – отвечал он Чернышеву, – генерал-адъютант Стрекалов: он раздробил отряд и завел его малыми частями в такие места, где невозможно было действовать».
Военная неудача поразила Паскевича, но еще более он был поражен теми событиями, которые происходили внутри Джаро-Белоканской области. Весной, когда он уезжал в Петербург, ничто не могло предвещать, чтобы народ, без боя изъявивший покорность в сознании своего бессилия, так неожиданно и сильно ожесточился против русских. Причины этого могли скрыться, как полагал Паскевич, только в дурном управлении народом и «в худой дисциплине тамошних войск». Ссылку Стрекалова на Старые Закаталы как на гнездо мятежа и вечной ненависти к России Паскевич считал неосновательной. «С тех пор как возведена русская крепость, – писал он Стрекалову, – Закаталы, удаленные от нее только на три версты, перестали быть тем важным и опасным пунктом, на который лезгины полагали некогда всю свою надежду». Он указал ему на полную доступность Закатальского ущелья, если действовать на один из флангов неприятеля, со стороны Катех или Белокан, и на полную несообразность плана, принятого Стрекаловым, – подходить вперед по лощине и рубить лес, давая неприятелю все средства обходить нас самих с флангов и с тыла. Система полевых укреплений у Белокан и Талов для прикрытия дорог, ведущих в Кахетию, также подверглась со стороны Паскевича строгому порицанию, «ибо, – как говорит он, – нельзя преградить путь людям, которые, не имея никаких тяжестей, могут всегда проходить свободно; а чтобы отнять у них средства к набегам, нужно занять Катехи и Белоканы, с потерей которых они лишатся средств к продовольствию».
«Если бы, – пишет он далее, – приготовления к восстанию лезгин оставались скрытыми до самого вторжения Ших-Шабана, то этого нельзя бы было не поставить в вину Сергеева, который, будучи местным начальником, не знал о готовности народа поднять против нас оружие; но Сергеев не раз доносил о замыслах неприятеля и, следовательно, действия их не были так скрыты, как ваше превосходительство описываете; но меры, которые нужно было принять для предупреждения бунта, вами упущены, и ни один из злоумышленников до сих пор не арестован; а между тем, если бы это было исполнено вами своевременно, то второго возмущения не могло бы и быть, так как народ лишился бы главных своих коноводов».