Кавказушка
Шрифт:
Жения поразилась.
Как легко! Как просто!
Пускай написала не сама, но ручка, ручка-то была именно у неё, у Жении, в пальцах!
– Теперь сама, – сказала Нина.
Сама Жения не могла. А у Жении под пером почему-то сразу падала и растягивалась, будто укладывалась спать.
Нина написала большую печатную «А».
Печатная "А" сразу глянулась Жении. Какая тут мудрость? Две худые и высокие палочки столкни верхами, точно двух пьяниц лбами, а посередке для надёжности свяжи их ещё одной короткой палочкой-верёвочкой. Разве это сложно?
Всю
– В вечер проходим по две буковки, – сказала Нина.
Она старательно и строго, как настоящая русачка, [27] учила Жению писать русские буквы и частенько вспоминала себя в детстве. Вспоминала, как сама начинала учиться.
Нина только-только вбежала в третий годок, когда у неё померла мать.
Отец скоро ещё женился. Мачеха не любила Нину. Нина не любила мачеху. Девочка росла возле отца.
27
Русачка (здесь) – учительница русского языка.
Утром, бывало, идёт отец на работу, на пальце болтается Нинушка. Сидит отец, на счётах кости гоняет. Капиталов тогда больших не водилось, отцу то и нужны кости что пониже, не выше тысяч, а Нина на тех же счётах гоняет верхние, миллионные, кости. Стоит на стуле напротив и со стула сводит свой дебет-кредит.
Отец огородину сажать, Нинушка туда же. Отец ткнул в лунку тыковку-семечку, Нинушка рядком пяточкой вниз старательно воткнёт весёлыми пальчиками свою семечку. Отец с мужиками лясы точить – Нинушка вкруг ног вьётся. Отец курить, табачную соску сосать да пускать дым в Нинушку – Нинушка не уступит. У неё во рту воображаемая козья ножка. Она её потягивает, потягивает чинно, солидно и окуривает отца. Отец закрывается от её дыма , а она назидательно выставляет ему его же резон:
– От дыма загородку не поставишь. Терпи.
Дожили они так до той поры, когда стали по вечерам собирать мужиков, баб где-нибудь в избе и учить грамоте. Подъехала пора ликбеза.
И в учителя выставили Нинушкина отца.
Был он в грамоте сам не особо какой резвый казак, и всякий раз на работе и дома, как идти в школу, готовился аккуратно. То, вывалив на сторону лопатистый язык, обстоятельно выписывал буквы, то до хрипоты заучивал какой стишок из деревенского букваря для взрослых "Красный пахарь".
А Нина смотрит и себе пишет, рисует каракули.
А Нина слушает и себе запоминает.
Вечером, в школе, Нина опять рядышком с отцом.
Отец сидит на своём стуле, Нина стоит на своём.
Перед ними долгий грубый стол. Вокруг стола на лавках больше девки, бабы. Мужиков не очень-то и затащишь.
Начинается урок.
– Ну, – спрашивает отец, – кто скажет, какую на дом букву задавали?
Молчат. Вывернутые взгляды исподлобья.
Не стерпит Нинушка, скок на стол и во всё горлушко:
– Пы-ы! Покой! И пишется так…
Хлоп на коленки и поползла по столу, всем подряд бабам строчит в тетрадки ту злополучную "пы".
В
– Ну-ка, дочушка, вжарь этим сырым кулебякам!
Отец ставит её на край стола, приобнимает одной рукой за коленки, жмётся к ней щекой.
– Бабы… Бабунюшки… Ну какие вы неразумные! – срывает сердце отец.
Ему возражают:
– Тихон ты Лексеич! Ну игде ты удумал разуму искать? Ой… Ты от горя за речку, а оно уже стоит на берегу!.. Да мы, бабы, умом ещё когда отшиблены! Скоко пережили… Скоко горшков разбилось об наши головы? Всю умность вышибло! Какие уж стишки нам упомнить!?
– Учитесь, должны помнить, – подпекает отец. – Вон дочушка… Малое дитё, а всё знает! Я для себя читал стишок. Три разка прочитал. Она всё и положь на память. На четвёртые разы она уже мне наизусть его выпевает!.. Она вот вам по памяти отгремит, а вы слухайте. Повторяйте за ей… Ну, доча, врежь!
Голос-звоночек льётся серебристо. На околице слыхать.
В лад вторят ему, гудят бабьи причетные голоса:
– В стране, где всюду барин правил,Преграды нам повсюду ставил,Где рабством скованный народНе видел радости и света,Где жизнь тяжёлая была, -Там наша власть СоветовРешает нынче все дела.Мудрил над тьмою хмурый знахарь,И поп обманывал народ,Но ныне вольный красный пахарьСвершает жизни поворот!– О! – вскинул отец указательный палец. – Без запинушки! Дитё! А вы, холодные печурки, никак не можете…
Однажды, на излёте августа, Нина попросила отца:
– Папунюшка! Миленький! Запиши меня в настоящую школушку.
– Рано тебе ещё. Тебе только шесть. Ещё годик ужди. Побегаешь со мной на ликбез, почитаешь мой букварь "Красный пахарь", а там и сведу.
– Да что мне твой "Красный пахарь"? Я его уже ве-есь наизустушку знаю! В-ве-есь!
И первого сентября Нина в первый раз не побежала с отцом на работу в сельсовет. Она аккуратно завернула деревенский букварь для взрослых в красный платок, взяла тетрадку, самоловчик (чернильницу-непроливайку), железную ручку-трубочку – с одной стороны карандаш, а с другой стороны перо "Пионер", так и написано, Нина сама прочитала: "Пионер" – и пошла, куда шли все дети первого сентября. В школу.
Вошла.
Широкий светлый коридор.
И друг за дружкой высокие двери.
Бежит радостная Нина по коридору, читает, что написано на дверях.
"4-ый класс". Сюда ещё рано.
"3-ий класс"…
"2-ой класс"…
"1-ый класс". Ага, сюда! Сюда!
Нина влетела в класс.
И учительница, и ребята – уже сидели за низкими столиками – все упулились, пристально уставились на неё.
– Здравствуйте! – ясно сказала Нина. – Я пришла в школу. Я хочу учиться.
– Девочка, ты мала, – холодно сказала учительница и вывела Нину за дверь.