Кайкки лоппи
Шрифт:
Как-то днем съездил за компанию с Прошкой на Елизаровскую, где жил очень интересный человек, сосед «гуру» по даче. Человек оказался профессором с кафедры философии одного из питерских вузов, Владимир Залманович Дворкин.
— Заходи, заходи, Игорь, — сказал профессор, но, увидев, что посетителей было двое, добавил:
— Проходите, парни. Чайку?
Прошка, который, оказывается, в другой жизни назывался Игорем, легко согласился:
— Это — Юра. Он из Смоленска. Пока абитуриент. Думает поступать к нам.
Пока за чашкой чая Дворкин передавал Прошке наказы и приветы
Квартира была самая обыкновенная, никакой экзотики или антиквариата, никакой вычурной электроники, книг, правда, очень много. На холостяцкое жилище тоже не походило: чувствовалась системность и опрятность вещей, какие может им придать только женщина. Сам хозяин квартиры был чуть старше пятидесяти, седые волосы аккуратно подстрижены, будто только из парикмахерской. Правую щеку портил глубокий и давний шрам. Из-за него скула была, словно с гигантским флюсом, отчего, наверно, и речь профессора казалась чуть невнятной. Но этот дефект не делал Дворкина уродом, во всяком случае, не хотелось постоянно бросать взгляд на эту опухоль.
— Были тут недавно на Буркашевской сходке, — поделился воспоминаниями Прошка.
— И вас не изловили милиционеры? — чуть усмехнулся профессор.
— Русбой — это сила, — вставил Юра, припоминая слова того здоровяка.
— Все-таки, молодой человек, в нашей жизни силой многого не добиться, — обратился к нему Дворкин.
— А чем же еще? — вырвалось у Юры, хотя он и сам прекрасно мог себе ответить.
— Терпением и силой воли.
— Иначе говоря, верой, — сказал Прошка.
— Молодец, Игорь, — кивнул головой профессор. — Армия тебя многому хорошему научила.
— Ну, да, — поджал губы Прошка. — Живой вернулся — и то, слава богу.
Дворкин встал со своего места и, не спрашивая разрешения, налил всем еще по одной чашке чаю.
— Не будем о грустном, — сказал он. — Вы вот что мне скажите: обратили внимание на их герб?
— Ну, фашистская свастика, — пожал плечами Юра. — Почти.
Профессор откинулся, было, на стуле, но потом встал, и подошел к книжной полке. Он вернулся за стол с книгой в руках.
— Свастика — это точно, — сказал он. — Но вряд ли фашистская. Вот взгляните на эту книгу, которая издалась уже при советской власти. Это подарочный вариант карело-финского эпоса «Калевала».
Парни начали разглядывать книгу, где на каждом рисунке, если приглядеться, можно было увидеть все ту же свастику: и в узорах на вышивке, и выдолбленной на камне, и на женских украшениях, и на рукоятях мечей.
— Вот тебе раз, — удивился Юра. — А я думал, буркашевцев за их пропаганду фашистской символики гоняют.
— Свастика — это не фашизм. Только очень мало народа это понимает. Но дело не в этом.
— А в чем же? — задал вопрос Прошка, чем удивил своего товарища: Юре казалось, что уж кто-кто, а Прошка все знает.
— Мы, молодые люди, забываем свою историю, — сказал профессор. — Не ту, что в школе и институте учат, а истинную историю. Определенными людьми прикладывается немалое усилие, чтобы мы потеряли наследие
— Как Наполеон? — поставив чашку, спросил Юра.
— Как несколько маленьких наполеонов.
— А каков смысл? — пожал плечами Прошка.
— Вот скажите мне, молодые люди, когда наступил пик бездуховности в нашем государстве? Еще слово такое возникло: атеист, что служило поводом для гордости, вопросом на вопрос сказал Дворкин.
— После революции, конечно, — ответил Юра. — Или, быть может, после расстрела царской семьи.
— Ты согласен со своим другом, Игорь?
Прошка развел руками:
— Ну, вообще-то — да.
— А мне вот что-то кажется, что немного раньше, — подняв брови, чуть кивнул профессор и продолжил. — Это, конечно, мое субъективное мнение, но мне кажется, что после смерти Григория Распутина — Новака. Это сейчас в книгах и фильмах, особенно голливудских, любят выставлять Распутина мерзавцем, вором и проходимцем, пьяницей и насильником. Но каким же тогда образом он приблизился к царской семье настолько, что его почитали, как святого старца? Ведь Николая Второго можно обвинять в некоторой бесхарактерности, но уж никак не в глупости.
— Он, Распутин, был талантливый гипнотизер. Лечил Царевича Алексея от гемофилии, — сказал Прошка.
— Не очень мудрая версия. Но очень распространенная. Наверно, ее запустили еще Хвостов и Белецкий — высокопоставленные царские чиновники, ярые враги Распутина. А, может быть, Симанович — еврей, который изображал из себя поклонника Распутина, но на деле создавший своеобразную очередь на прием к «святому старцу» и за определенную мзду устраивающий «доступ к телу» без ожидания своего часа. В основном, помогал богатым евреям, устроил «жидовское лобби», как писали тогда современники. Хотя, вполне вероятно, что и отец Илиадор, сбежавший, по-моему, при царе в Хельсингфорс, злейший враг Распутина, приложил к этому мифу свою руку. Руку будущего чекиста Труфанова, кем он стал после революции. Забавно: святой отец стал чекистом. Но после смерти Распутина Россия кубарем покатилась в анафему какую-то. Расплодились не просто атеистические кружки, но и откровенно богохульственные. Заметьте: глубоко верующая Российская империя за несколько лет ухнула в воинственный атеизм. Почему? Потому что объявили Распутина антихристом? Вопреки истине из святого сделали грешника? Перевернули у народа понятие о вере: все святое — не святое? Вот она деятельность наполеонов.
Дворкин замолчал, пригубил из своей чашки остывающий чай.
— Если история будет подменена досужим вымыслом, то нет никакой гарантии, что и нас с вами когда-нибудь не подменят на других, — добавил он и с улыбкой посмотрел на притихших парней.
— На черных? — спросил Юра.
— Может быть. А, может, на желтых. Или еще каких.
Возвращаясь обратно в общагу, загруженные банками с соленьями и вареньями, Прошка и Юра почти не разговаривали. Наверно, просто нужно было время, чтобы слегка усвоить полученную информацию. Настроение, конечно, лучше не сделалось. Впрочем, хуже тоже.