Каюр

Грим

Джус осматривал паноптикум с другого краю и почему-то кряхтел.

Гарт вернулся через полчаса - один, без Викторовича. Приветливый, переодевшийся, посвежевший. И возможно, позавтракавший тем, что осталось в разоренной кухне.

– Здравствуйте, человечки!
– поприветствовал он свои изделия.
– Если ты с человечками по-человечески, то и человечки к тебе со всей душой.
– Он небрежно потрепал ближайшего по щеке.

Я осторожно дотронулся до Менделеева - и тут же отдернул руку: он мне показался холоднее льда. Во всяком случае, не соответствовал температуре живого тела.

– Здесь не все еще снабжены биотелами, - сказал Гарт.
– Это муляж. Я называю его Серко, что значит

Серебряное Копытце.

Не все присутствующие фигуры были воплощены в белок, а из тех, что были - не все оказались загружены, многие оставались пустыми, ждали, возможно, меня. Не знаю почему, но я почувствовал некоторое разочарование, хотя еще минуту назад негодовал против генных экспериментов

– Эти уже разумны, - комментировал Гарт, обходя ряды и группы.
– Этот - лучший мой живописец.
– Он ткнул пальцем в одного из горбатых.
– Этот - собеседник толковый.
– Кажется, в качестве собеседника был мяукающий субъект из-под лестницы.
– Пустые болванки.
– Он небрежно кивнул на группу фигур.
– Бунтовщик, - обронил он, проходя мимо Каспара.

Что касается их истинной принадлежности, то наверняка все они - осужденные из подвластных Гарту учреждений.

Я спросил:

– Кто они были в реале? Почему они чмо?

– Это люди из моего прошлого окружения.
– Он указал на группу нормальных, стоявших особняком. Впрочем, нормальность их тоже была относительна, ибо выглядели они, как в доброе старое время, то есть не без природных недостатков и даже уродств. Нынешние тела чересчур правильные, за редким исключением, вроде Мункара.
– Это Гоша Донских, наш лучший сыскарь и мой личный друг.
– Гоша был слегка лопоух.
– А это мой зам.
– Заместитель был горбонос и чересчур волосат.
– Когда он умер, я места себе не находил. Сорок восемь чтецов сорок восемь часов читали над ним псалтирь.

Мне показалось, что его глаза и впрямь влажно блеснули.

– Водитель. Секретарша, - знакомил далее он. Секретарша была прелестна.
– Это просто бойцы, что жертвами пали в борьбе роковой. Все они выращены из исходного биоматериала. Их могло быть гораздо больше, догадайся я раньше забирать материал у своих людей.

– Какой смысл?
– спросил я.

– Я вот припомнил вашу фразу: зачем бессмертие, если наши друзья мертвы? Новые как-то не заводятся, да и не хочу я их, новых. Так хоть тела сохранить. Не сомневаюсь, вам бы тоже хотелось своих с того света вытащить.

Разумеется. Если они сами не прочь.

– Ведь вам приходилось иметь дело с монахами?
– продолжал он.
– Вам, как борцу с их ересью, знакомы ее постулаты? Монахи утверждают - а вдруг они правы - что личность есть эмиссар сознания, продукт и инструмент для его деятельности в мире сем. И я даже склоняюсь к тому, что там действительно существует нечто по отношению ко мне базовое, и я являюсь лишь частью его, присущим ему свойством. Сознание, выделяющее меня из себя и делегирующее в этот мир как личность, как эманацию. Или - если в терминах квантовой физики - редуцируемое в классическое состояние, чтобы иметь возможность существовать в этом классическом же, безусловно классическом мире. В терминах контрразведки, сознание - Центр, а личность - его шпион и агент. Но не просто соглядатай и созерцатель, а и творец, который своими творческими достижениями обогащает базовое сознание, поставляет материал для строительства его мира и заставляет гордится собой. И может быть существует род соревнования между сознаниями, формирующими каждый свой, отличный от соперника, мир. Знаете, я уверен, я убежден, что ваши монахи правы. Вот вы, знатный ходок, неужели не чувствовали ни разу где-то вблизи чьего-то обнадеживающего присутствия?

Чувствовал! Еще как

чувствовал! Это общее место каждого трипа, это само собой. Такое при каждой ходке бывало, даже когда вслед за Каспаром спускался в ад. По первости это пугает, вызывает почти священный трепет, что обычно бывает в присутствии божества. Потом привыкаешь, как привыкаешь к присутствию любого начальства и уже не отвлекаешься на него от своих дел. Вероятно, те, кто сумел дальше проникнуть, знают больше об этом присутствующем. Но я не знал.

Представление о загробном существовании, как ничто иное, влияет на наше существование здесь. У христиан - свое, у буддистов - свое. У современного человека их множество. От множественности параллельных эвереттовских миров до множества земных миров в существующей бесконечной вселенной.

Сознание - Центр, личность - его агент? Это, конечно, слишком, но не особенно противоречит значительной части моего рассудка. И тысячелетнее православие в генах сидит, не дает погрузиться в отчаяние. И еще более, чем тысячелетнее, язычество, когда с духами умерших общались и обращались запросто. Так что меня скорее в обратном убеждать надо - что умираем без остатка, без надежды, совсем-совсем.

Индивидуация как редукция волновой функции? Такая идея взаимоотношений "сознание-личность" для меня не нова, да и для Гарта, думаю, тоже, она постоянно дискутируется, например, в интернете, да где только не. Сформирован круг поклонников этой идеи, и даже лидер средь них какой-никакой есть. Кажется, тот самый Манилов, с которым я когда-то в лазарете реабилитацию проходил.

Все это стоит где-то рядом с косноязычными намеками Джякуса. Однако ни Джякусу, ни Манилову я в свое время не внял.

– Как-то не по-копеган... некопенганг...
– заикнулся я. "Не по-копенгагенски", хотел сказать, но он понял.
– Минуточку, - продолжал я уже без заминок.
– Давайте утрясем. Совершенно напрасно вы эту идею к монахам пришили. Среди них каких только не бродит идей, лишь бы противоречили существующему варианту бессмертия. От религиозных ересиархов-фанатиков до непризнанных гениев от науки и онтологии, которым не повезло с академическим признанием. Для кого-то нейроны - носители его личной драгоценнейшей информации, кто-то считает мозг посредником и едва ль не паразитом, и поэтому его надо убить. Смерть как благость, как вытаскивание в иной, лучший мир. Смерть есть высшая справедливость, ибо благость сия не минует никого. Что память в том или ином варианте продолжает существовать после смерти, что там есть носитель духа умерших - охотно могу допустить.

Монахи и уголовники, братия и братва. Вот оно как обернулось-то. С распальцовками и понятиями войти в двадцать второй век?

– Миксы - этому подтверждение, - азартно продолжал Гарт.
– Взять так называемого Накира. Мы оттуда извлекли то, чего здесь никогда не было. Мы нащупали этот микс и вытащили его на голую базу. Почему бы не вытащить с того света личность покойного? Задача - ее там обнаружить, найти. Нужен хороший ходок.

Или заклинания. А также столоверчение, некромантия, камлание, Чичиков.

– А если он не пойдет?
– спросил я.

– Вытащим, - сказал Гарт.
– Может, иные только того и ждут. Кто-то дело всей жизни не успел завершить, кто-то просто женщин не долюбил. Кто-то мечтает взять реванш или кого-то убить - полно таких. Кому-то надо что-то поправить, к лучшему изменить. Надо вынудить такого себя проявить. Соблазнить для этой жизни. Возмутить, обидеть, заинтересовать. Заставить выделиться в белом шуме. Довести, например, до Бориса, что Светка ему, мертвому, с Виктором изменяет. Итак, он выделяется на сплошном фоне, тут его каюр - хвать. Совершает микс, который и фиксируется на базе. В общем, пока - микс. А там видно будет.