Казачий адмирал

Чернобровкин Александр Васильевич

— Приплыл в Сечь, а мне там говорят, что Оксана жива-здорова, из плена вернулась и не одна, а с мужем. Решил проведать. Думал, у людей живете, хотел к себе позвать. Да смотрю, вы тут не хуже меня устроились! — рассказал свояк.

Уверен, что ему еще в Сечи рассказали, как мы живем. Может быть, именно поэтому и приплыл. Бедных родственников навещать не любят.

— А как ты через пороги прошел? — поинтересовался я, чтобы увести разговор с темы, вызывающей у меня не самые приятные мысли.

— С божьей помощью! — перекрестившись, признался Мыкола Черединский. — На Ненасытном высадился я на татарский (левый) берег, ожидая, когда байдак (так здесь называют небольшие парусно-гребные суда, которые я именую баркасами) перетащат. Смотрю, а на холме разъезд татарский, четверо. Мы сразу за ручницы схватились и помолились. Две недели назад на том месте двенадцать городовых (реестровых) черкес перебили и скарб весь забрали. На нас не напали нехристи, бог защитил! — сообщил он и перекрестился еще раз. —

Переночевали на острове, а утром дальше поплыли. На Вороньей заборе байдак Андрюшки Затурского налетел на камень и затонул. Людей спасли всех, но товар утоп. Потому пошел Андрюшка пешком в обратную сторону. А нечего моих покупателей сманивать! — радостно произнес свояк, перекрестившись в очередной раз. — Я тоже обратно по суше двину, волоком по татарскому берегу.

— А если большой отряд татар туда придет? — спросил я.

— Глаза боятся, а руки тянутся! — отшутился Мыкола Черединский. — Там отряд черкасов охраняет, которым мы, купцы, платим. Они в обиду не дадут!

Интересно, сколько уже веков зарабатывают на порогах бурлаки и охранники? Наверное, с тех самых, как в этих краях зародилась торговля.

Затем разговор перешел на князя Вишневецкого, во владениях которого живет мой родственник.

— Ты теперь его родственник, — порадовал я свояка. — Мой род, как и его, — младшая линия последних киевских князей-русичей, которые из путивльских князей.

— Что, правда?! — удивился он.

— Вот тебе крест! — произнес я и перекрестился.

Клятва атеиста, конечно, гроша ломаного не стоит, но ведь я и правда родственник последних киевских князей, только был зачинателем рода, а не их потомком.

Мыкола Черединский сразу приосанился. Наверное, представил, как сообщит эту новость князю Вишневецкому. Сомневаюсь я, однако, что князь отнесется к его словам всерьез. За последние годы в Московии двух лжецарей грохнули, а уж мошенников поменьше развелось немеряно.

Сидели за столом до тех пор, пока не начало темнеть. Двое гребцов отправились на берег охранять ночью баркас с товаром, а остальных увели к себе ночевать мои соседи. Мыкола Черединский спал на второй, «гостевой» кровати в горнице. Храпел так, что я долго не мог заснуть. Детей у него нет, и мне на ум приходила мысль, что именно из-за храпа. Недостатки должны держаться за руку.

Глава 12

В поход мы отправились в конце августа. Кроме моей тартаны, вышли почти восемь десятков чаек. Это был гибрид ладьи и высокобортных лодок, которые я в этих краях встречал в шестом веке — беспалубные суда длиной метров от двенадцати до восемнадцати, шириной до трех с половиной и высотой борта до двух. Выдалбливалась из вербы или липы основа, на которую ставили шпангоуты и набивали борта из гибких сосновых досок внахлест. Снаружи выше ватерлинии к бортам крепили сухой камыш, связанный липовым лыком в толстые, с полметра, снопы или фашины. Они увеличивали плавучесть, не давали чайке перевернуться и служили защитой от пуль и малых ядер. По десять-пятнадцать весел с каждого борта. Плюс спереди и сзади по рулевому веслу, чтобы, не разворачиваясь, плыть в любую сторону. Мачта одна, съемная, с прямым парусом. Ставили ее только при попутном ветре. Внутри, в лучших традициях будущего, прямо как из наставления по борьбе за живучесть судна, чайка была разделена на отсеки деревянными поперечными переборками. Поверх каждой переборки скамья для гребцов и пассажиров. На дно чайки складывали запасы еды и воды в мешках и бочках, оружие и боеприпасы. Никакого алкоголя, даже бузы не было. Так приказал кошевой атаман, возглавивший поход. Казаки пороптали, но смирились. Экипаж чайки от сорока до семидесяти человек. Артиллерийское вооружение — три-пять фальконетов малого калибра. Обычно в море шли, придерживаясь рукой за берег, и ночевали на суше.

Вышли утром, после молебна на площади возле церкви. Поп окропил водой, называемой почему-то святой, отважное воинство и их суда. Поскольку воинов и чаек было много, процедура растянулась часа на два. По Днепру тартана шла примерно в середине эскадры. Не знаю, как пригрозили татарам, или они сами решили зазря головы не класть, но при проходе мимо башни на острове Тавань в нас ни разу не выстрелили, хотя все орудия были готовы к стрельбе, а пушкари поглядывали на нас из бойниц. О дальнейшем нашем продвижении сообщали сигнальные костры, которые дымили на обоих берегах Днепра. В результате селения, которые попадались нам по пути, были пусты, и возле острова Березань не оказалось ни одной турецкой галеры. Мы беспрепятственно вышли в Черное море.

Кошевой атаман Петр Сагайдачный вместе с есаулом, писарем и своей гвардией разместился в трюмах тартаны. Судья и подписарь остались в Сечи на хозяйстве. Все бойцы на нашем судне имели самопалы или ручницы — так казаки называли любое ручное огнестрельное оружие от пистолета до гаковницы — тяжелого мушкета с гаком, которым зацеплялись за крепостную стену или борт судна, чтобы уменьшить отдачу. Аркебузы, мушкеты, гаковницы и фальконеты калибра до трех фунтов еще называли пищалями. Пистолеты были тяжелые, с кремневым или фитильным замком и со слабо загнутой рукояткой, которая заканчивалась «яблоком», чтобы использовать их, как булаву. Колесцовый

замок здесь был известен, но встречался очень редко. К самопалу прилагались пороховница, обычно в виде деревянного рога изобилия, обтянутого кожей; натруска с пороховой пылью для подсыпания на полочку, иногда деревянная, иногда костяная, чаще в виде коня; кожаный мешочек с пулями. У некоторых были металлические или кожаные, покрытые сверху воском, ладивницы — коробки со спаянными в обоймы металлическими трубочками, в которые вставляли ладунки — готовые бумажные патроны. Как ни странно, несмотря на более высокую скорострельность и удобство, ладункам предпочтение отдавали не многие. Для каждого выстрела количество пороха и пуля подбирались индивидуально. Иногда пуль загоняли в ствол по две, что, по моему мнению, на точность не сильно влияло. Все это хозяйство крепилось к узкому ремню, который застегивался поверх широкого матерчатого, «лыцарского», обозначавшего принадлежность к касте воинов, за который засовывали только пистолеты. На второй такой же узкий пояс цепляли саблю, нож, баклагу деревянную. Через плечо вешали торбу кожаную. В ней хранили всякие нужные мелочи, среди которых обязательно была деревянная ложка. У кого не было огнестрельного оружия, тот стрелял из лука или, видел всего два, арбалета. Иногда вместо сабли был топор с более длинным топорищем или клевец. Почти все имели короткие пики, очень похожие на те, что были на вооружении у половцев. Кстати, судя по употреблению большого количества половецких слов, многие запорожцы — потомки половцев, переживших нашествие монголо-татар. У богатых воинов тело защищали металлические — твердые — доспехи: кирасы, бригантины, кольчуги, наручи и поножи. У бедноты были мягкие — кожаные куртки или ватные халаты, чаще татарские. Зато металлические шлемы были почти у всех, правда, разного качества и формы. Кто не смог разжиться шлемом, тот носил шапку из сукна или овчины, иногда с нашитыми металлическими бляшками или кусками кольчуги. На ногах сапоги или лапти с онучами. Правда, лапотники чаще ходили босиком. Среди таких бытовала поговорка, что отправляются в поход за сапогами, а остальные отправлялись за зипунами. У многих имелась опанча — плащ из толстого сукна, пропитанного олифой, чтобы не промокало, и с меховым — чаще овечьим — воротником, или овечий тулуп, как у татар. Кстати, среди казаков я видел несколько тюрков, возможно, татар. Казаки принимали в свои ряды бойцов любой национальности, лишь бы те соглашались подчиняться их уставу и по торжественным случаям креститься справа налево, изображая православных.

Казачья походная артиллерия состояла из бронзовых и чугунных фальконетов и мортир малого калибра. Самый большой фальконет был калибром три фунта. Мортиры, напоминавшие криво поставленные высокие горшки, были большего калибра, пара — шестифунтовки. Более тяжелые орудия оставили в Сечи. На чайках и так много груза. Унификацию пока не провели, поэтому для каждого орудия были свои ядра, по большей части чугунные, но попадались и каменные.

Наша флотилия растянулась на пару миль. Ветер дует встречный, к тому же в этих водах и течение в сторону будущей Одессы, так что идем на веслах, делая не больше трех-четырех узлов. Я сделал лаг, с помощью которого иногда меряю скорость. Не столько для дела, сколько от скуки, потому что идем вдоль берега. Или чтобы почувствовать себя в роли колдуна, за коего меня начинают принимать казаки. От мыса Тарханкут мы пошли напрямую, по компасу, и вышли неподалеку от руин Херсонеса. Раньше казаки добирались сюда только вдоль берега Евпаторийского залива.

В двадцать первом веке сейчас бы здесь был бархатный сезон — самое лучшее время года в этих краях. Курортники с детворой уже уехали, благодаря чему шума и суеты на улицах городов и пляжах стало на порядок меньше, погода все еще теплая, можно загорать и купаться, а магазины и рынки забиты свежими фруктами и овощами — бери-не-хочу! В семнадцатом веке курортов нет. В деревнях вдоль берега моря по большей части живут перемешанные потомки народов, которые заносило на эту благодатную землю до татар. Кочевники предпочитают степную часть Крымского полуострова. На склонах гор, спускающихся к морю, все еще стоят каменные сторожевые башни. Рядом с ними горят сигнальные костры, испускающие густые клубы белого дыма. Наверное, сухой хворост, подпалив, полили водой. Население прибережных деревень уходит в горы, унося ценные вещи и угоняя скот. Вереницы людей тянутся по полям, виноградникам, садам. Большинство убегающих — христиане, но ничего хорошего от единоверцев-казаков не ждут, потому что казаки признают своим только того, у когда нечего или очень трудно отнять.

— Эх, догнать бы их! — мечтательно произносит есаул Игнат Вырвиглаз.

— Зачем нам эта мелочь?! — пренебрежительно произносит Петр Сагайдачный. — Мы возьмем добычу получше.

— Да скучно плыть, — говорит в оправдание есаул.

— Ничего, скоро разомнемся! — уверен кошевой атаман.

Мы приближаемся к мысу Сарыч — самой южной точке Крымского полуострова. От него до турецкого мыса чуть больше ста сорока миль. Это самое узкое место Черного моря. Говорят, в хорошую погоду с гор виден турецкий берег. Я несколько раз поднимался на гору Ай-Петри, но с погодой мне постоянно не везло, хотя, как и большинство штурманов, склонен к дальнозоркости. Мы заночуем у мыса, чтобы рано утром отплыть строго на юг, к турецкому берегу.