Казачий адмирал

Чернобровкин Александр Васильевич

— Мы свои! Развяжите нас! — закричал на русском языке сперва одни человек, а потом и остальные пленники.

Казаки словно бы не замечали их, продолжали сечь убегающих турок. Я подбежал к кадирге первым. С ее носа на берег был спущен трап — широкая длинная доска с набитыми поперек рейками. Возле трапа крутился на земле, корчась от боли, длинный турок. Наверное, пулю поймал. Я добил его резким и коротким ударом сабли. По трапу взбежал легко. На полубаке никого не было. В нос сразу шибанула вонь испражнений и немытых тел. На турецких галерах обычно есть мальчик с широкогорлым кувшином, который подходит по зову к рабу-гребцу, но не всегда успевает, а иногда и

просто ленится, поэтому во время перехода между банками накапливается слой экскрементов. В порту, если стоянка продолжительная, галеру чистят. Турки пока что более чистоплотные, чем западноевропейцы, особенно испанцы.

На куршее вспыхнул огонь выстрела. Били из мушкета, который держали подмышкой. Пламя вспышки осветило турка в надраенных мисюрке и кирасе, выкраснив их на мгновение. Звук выстрела я услышал чуть позже, хотя на таком расстоянии разность между скоростью звука и света должна быть незаметна. Мой слух в бою частенько преподносит интересные сюрпризы. Целился мушкетер в меня, а попал в того, кто поднялся вслед за мной. Мне даже показалось, что почувствовал пролет пули рядом со своей правой рукой. В кого она попала и нужна ли ему помощь — некогда рассматривать. Я рванулся вперед, к куршее, чтобы опередить стрелка. Он уже вытряхивал в ствол содержимое надкусанного бумажного патрона, когда я рассек его туловище наискось слева направо и вниз. Не до конца, потому что сабля ударилась о ствол мушкета и застопорилась. Хватка у турка была крепкая. Уже, можно сказать, мертвый, он не отпустил оружие, завалился вместе с ним. Упал вниз, на рабов-гребцов, которые загомонили на разных языках.

Я побежал дальше, к полуюту, где возле шатра стояли человек десять, видимо, ночевавшие на галере. Оружие в руках они держали, но не так, как готовые к бою. Я взбежал на полуют по пяти ступенькам трапа правого борта и остановился возле него, чтобы меня не окружили, не напали со всех сторон.

Это паузой воспользовался турок в белой чалме и рубахе, без шаровар и доспехов, наверное, капитан, который опустил ятаган острием вниз и крикнул на русском языке:

— Плен!

— Вы сдаетесь? — уточняю я на турецком языке.

— Да, мы сдаемся, господин! — уронив ятаган на палубу, громко, словно глуховатому, крикнул на турецком капитан.

— Остальные пусть бросят оружие и снимут доспехи, — требую я.

С этими ребятами надо держать ухо востро. Для них победа стоит любой подлости.

Все, кто там стоял, бросают оружие на палубу, начинают снимать доспехи, а потом шарахаются в мою сторону, потому что по левому трапу на полуют взбегает казак с полупикой, которую держит двумя руками. Казаки таким оружием пользуются редко. То ли этот из крымских татар, то ли потерял в бою свое оружие и схватил, какое подвернулось под руку.

— Не трогай их, они сдались! — кричу я казаку.

Пленные — это деньги или обмен на своих, поэтому казаки редко убивают сдавшихся.

Наконечником полупики казак поднимает полог из темного полотна, который закрывает вход в шатер. Внутри тускло горит масляная лампа, висящая примерно по центру на двух тонких цепочках, прикрепленных к горизонтальному шесту, поддерживающему верх шатра. На широком и низком ложе у дальней стенки шатра сидят, завернувшись в одеяла две молодые женщины, славянки. Одной лет двадцать, другой не больше шестнадцати. У обеих волосы собраны в узел на затылке — не девицы. Может быть, жены кого-то из казаков нашего отряда. Если женщина попала в плен и ее изнасиловали, вины на ней нет. В таком случае виноватым здесь принято считать мужа, потому что не смог защитить. В Западной

Европе к женщине, попавшей в такую ситуацию, относились по-разному, но мужья никогда не считали виноватыми себя.

К нам подошли еще несколько казаков. Бой по соседству с нами затих, доносилось лязганье стали издалека, от догоравшего селенья, да и то сражалось там, судя по звукам, всего несколько человек. Скоро с ними управятся.

— Отведите пленных вниз, к гребцам, — приказал я казакам, — и станьте здесь в карауле.

Мои приказы выполняют беспрекословно, хотя эти парни не из экипажа тартаны и, скорее всего, не из моего куреня. Тартана — моя собственность, в походах я принимаю участие по своей воле. Официальной должности в Сечи у меня нет, но в последнее время никто не оспоривал мое право командовать. Один казак остался на полуюте нести службу, а остальные погнали пленников в трюм. Турки покорно спускаются по трапам. Наверное, утешают себя мыслью, что для них сражение закончилось не слишком плохо.

Я захожу в шатер. Обе женщины смотрят на меня с испугом. Тут только я замечаю, что все еще держу саблю в руке. Засовываю ее в ножны.

— Вы откуда? — спрашиваю я.

— Из Липок, — отвечает та, что постарше и посимпатичнее.

— Это где-то здесь рядом? — уточняю я.

— Да. Нас сегодня днем захватили, — отвечает она.

— Поспите до рассвета, а потом домой поплывете, — говорю им. — Я тоже здесь лягу.

Обе встают с ложа, уступая мне место. Так тут заведено. Впрочем, и рыцари тоже не шибко церемонились со своими женами и простолюдинками. Прекрасная Дама, достойная ухаживания, — это обязательно знатная чужая жена.

Я снимаю ремень с саблей, потом доспехи. Та, что постарше, подходит ко мне, помогает с кирасой. Делает умело, не впервой. Одеяло, в которое она укутана, распахивается сверху, приоткрыв белую грудь с темным соском. У женщин из северных районов Европы соски обычно розовые, а у южанок — темно-коричневые. Впрочем, это вывод из личного опыта. Проследив, куда я смотрю, женщина, ни мало не смутившись, поправляет одеяло, красное, с черными горизонтальными полосами.

— Как тебя зовут? — интересуюсь я.

— Мария, — отвечает она.

— Замужем? — спрашиваю ее.

— Вдова, — отвечает женщина, глядя мне в глаза. — Муж в прошлом году погиб в Московии.

— Ляжешь со мной? — спрашиваю я.

Она ничего не отвечает.

Я снимаю верхнюю одежду, сажусь на матрац, чтобы разуться. Мария стягивает с моих ног сапоги, ставит их в угол шатра, рядом с моими доспехами и оружием. Я снимаю всё и ложусь на матрац, который неприятно холодит тело, кладу голову на длинную подушку-валик, темно-красную, не перьевую, тверже, набитую, наверное, овечьей шерстью. Укрываюсь одеялом, которое было на ложе, темно-красным, толстым, ватным, прошитым так, что швы образуют ромбики.

Вторая женщина легла на бок, спиной ко мне, у противоположной стенки шатра на ковер, которым выстелена палуба, поместив голову на одну из прямоугольных подушек, которые там лежали. Возле шатра, всего в полуметре или чуть дальше от этой женщины, вышагивает по палубе караульный. Сапоги у него с мягкой подошвой, поэтому шаги тихие, будто крадется.

Со стороны куршеи доносятся радостные голоса казаков. Погибших и раненых у нас мало, а разбили отряд турок, который был раза в два больше нашего, взяли добычу, освободили из плена своих родственников и близких и рабов с галер и заодно отомстили за разорение паланки. Среди добычи нашли вино и приступили к его потреблению. Все, что выпито и съедено на поле боя, добычей не считается.