Казачка. Книга 1. Марина
Шрифт:
— Игде это я окажуся?
— На верхней полке!
— Ну-ну, посмотрим еще, чья возьмет!
— Дурак, ты, Петро, тебе нужно не «против» меня переть, а за меня держаться. В этом и твоя теперь сила. Раньше ты за партию держался — ей служил, а теперь новая буде сила. Моя коммерция — да твоя власть, в этом и сила наша будет. Тогда и ты и я хорошо заживем, как в Америке, и даже лучше.
Петр Тимофеевич неприязненно засопел, и ему как всегда в подобных случаях, захотелось встать в позу — мол я стране служу, я подполковник, а ты кто? Маховецкий, когда ревность особо сильным приступом накатывала на него, всегда прибегал к такой
— А я и так неплохо живу — дом у меня, сад пятнадцать соток, машина…
— Дурак ты, Петя, не обижайся только, ну просто дурак. Масштаб мышления у тебя мелкий… Дома у людей теперь не такие будут, не такие, как у тебя, а с бассейнами, зимними садами, да с прислугой, да с вертолетной площадкой…
— Ну этим ты меня не проймешь, я человек простой, мне хватит и того, что имею.
— А Галке твоей? Ты ей что, в наследство свою должность ментовскую хлебную оставишь? Так нет! Не остается должность по наследству… Внукам твоим можно будет оставить только капитал…
На веранде воцарилась тишина, нарушаемая разве что доносящимся из раскрытой двери дальним буханьем дискотеки «Млечный путь».
— Ну, а как ты будешь покупать наш универмаг? Гроши у тебя е?
— Это уже мое дело, Петро, твое дело будет для тебя привычное — охранять и беречь нашу коммерцию. Так-то, товарищ полковник Маховецкий.
А в комнатке своей Галя Маховецкая поплакала — поплакала, да так и уснула, свернувшись калачиком на диване, уткнувшись некрасивым своим личиком в разворот книжки стихов Анны Ахматовой.
А предмет ее девичьей грусти — Миша Коростелев в это время сидел за столиком в кафе-баре дискотеки «Млечный путь».
И из двух Наташек — Байховской и Гринько — этих вечных подружек Маринки, без которых она настолько «никуда», что порой казалось — выйди Маринка замуж, она и Наташек с собой в постель к мужу потащит, Миша в этот момент больше недолюбливал Байховскую. Уж больно на язычок не выдержана — так и шпарит — то что думает.
— А видали, Дима Заманский новую «девятку» вишневого цвета купил? — манерно и нараспев, явно воображая себя Мадонной Чикконе, прочирикала Байховская.
— А «девятка» — это такая крутая тачка, я просто умираю, — в тон подпела ей вторая Наташа.
Мишка молчал, в важной задумчивости пуская ноздрями мальборный дымок.
— А что то его не видно, он сегодня тут? — спросила вдруг Маринка.
Она сидела как всегда, на одном с Мишкой стуле, чуть ли не на его коленях, положив ладошку на его плечо и прислонив к нему свою милую светло-русую головку.
— Тут, тут он, вон с диск-жокеем разговаривает…
И точно, длинная, чуть сутулая фигура в модной «вареной» джинсуре и схваченный конским хвостом пук, так рано начавших седеть черных волос, выхватывались сполохами дискотечного света. Этот свет безошибочно отделял чужеродное в этой колышащейся под «Ласковый май» толпе. Ведь любой, кому старше двадцати пяти — считался здесь уже почти глубоким стариком!
А диск-жокей включил магнитофон — и
— «Бел-ллые рр-ро-ззы, бе-ллые рр-ро-ззы, безз-защитны шипы… Что с вами сс-сдел-лал снег и моро-ззы»… вслед за Юрочкой Шатуновым повторяли обе Наташки — Гринько и Байховская.
И Байховская еще при этом так смешно глазки прикрывала, будто от страсти, будто обмирая от чувств.
— Мишка, а смешная рифма — розы и морозы? — Маринка нежно ткнула его кулачком в бок.
— Ну! Ясно — лажа. Я всегда говорил, что этот сирота Шатунов — лажа-лажей.
— А ты мне и таких, между прочим, стихов не написал…
— Да ладно тебе…
Мишка засек, что Дима Заманский смотрит в их сторону. Вернее не просто в их сторону, а именно на Марину.
Ах, дискотека! В чем твой секрет? В одной ли только музыке? И в одном ли только естественном желании совсем еще молодых людей знакомиться друг с дружкой и танцевать в том месте, где звучат именно их модные, а не стариковские ритмы?
И когда корреспондентки областной молодежной газеты спрашивали об этом Диму Заманского, он бывший второй секретарь райкома комсомола и лицо, ответственное за молодежный досуг, искренне отвечал, что успех дискотек в том, что ими занимаются люди увлеченные и влюбленные в музыку.
И это были не просто эмоции. Дима Заманский в силу особенностей своего характера был человеком более чем просто практическим. У него, как говорят в народе, была деловая хватка. Но склонность к практическому подходу в делах, не противоречила у него с высокой оценкой моральной, как он часто выражался, — «составляющей». Ведь и комсомол, при всей своей практичности, даже комсомол, воспитывающий из начинающих карьеристов будущих партийных прагматиков, не упускал этой моральной компоненты… Влюбленные в дело люди… Люди, работающие не за деньги, а из любви к искусству…
Именно из таких молодых пацанов, из любви к музыке и любви к быстрому и безотказному успеху у девчонок, готовых работать день и ночь практически бесплатно Дима и делал свои дискотеки. И эти дискотеки держались не только на популярности Оттована и Модерн Токинг… Они держались тем, что пацаны — диск жокеи всю душу свою вкладывали в подачу этого музона, в каждый остроумный комментарий, в каждый любовно подобранный к песенке цветной слайд, переснятый с полу-запрещенного журнала, в каждую новинку, за деньги переписанную у ростовского или столичного музыкального спекулянта, в каждый чистый киловатт мощности усилителя, ночью спаянного из своих — личных радиодеталей.
Его — Димки Заманского дискотеки потому и плодились по всему району, словно грибы после дождя, потому как в организацию этих предприятий практически ничего не надо было вкладывать. Платить диск-жокеям было не надо. Они и задарма, от одного желания славы и девичьей любви были готовы на все. И аппаратуру — все эти колонки, усилители — тоже покупали сами диск-жокеи, зачастую выставляя на сцены захудалых сельских клубов продукты собственных ночных бдений с паяльником по схемам из популярного советского журнала «Радио».