Казак Давлет

Когда я был казаком Давлетом, я жил на юге России, убивал людей и сам много раз подвергался смертельной опасности. В Санкт-Петербурге мне пришлось быть детским писателем, и южные мои привычки на хладном Севере давали себя знать.

Однажды я схватил за горло щекастого партийного чиновника, и это белое горло было таким податливым, что я еле сдержался, чтобы до конца не удушить канцелярскую крысу.

Потом, когда меня выдворили из России, я оказался в Нью-Йорке, и там на Бродвее ко мне средь бела дня пристал африканец-нищий в белой дубленке, такой же верзила, как и я, и мне пришлось стукнуть его, вложив в удар всю свою силу. При этом я высказался вслух, что у меня никогда не бы-ло такой роскошной дубленки, как у

этого уличного побирушки. В ответ на это дружок нищего, тоже цветной, которого я и не заметил, воткнул мне в брюхо длинный грязный нож. И тут моя жизнь детского писателя закончилась, а негритосы убежали, смеясь и оборачиваясь на ходу, и тот, которого я ударил, вытирал рукою окровавленный рот.

Конечно, я был пьян, иначе бы я африканца и не тронул и славная дет-вора разных стран заполучила бы от меня еще несколько милых книжек. Но начались мои новые скитания по земле, все по той же земле, на которой мне предстоит появляться снова и снова — потому что я убивал людей, когда был казаком Давлетом, и меня после смерти никуда больше не принимают, нигде в другом мире не ждут.

В Лиссабон на всемирную литературную конференцию приехало много писателей из разных стран, и российскую литературу представляли два полуеврея, армянин и какой-то кореец. Но я с ними хотел говорить на милом мне русском языке, звучным и вкусным петербургским выговором, и я приходил к ним в их помпезные номера гостиницы «Ритц», куда нас поселили, писателей со всего света, и поначалу не пил ни капли. На третий же день я опустошил весь мини-бар у себя в номере, затем пошел к корейцу, который оказался непьющим, выдул весь алкоголь из его мини-бара и закончил тем же самым в номере армянина. Я им показал славный аттракцион, сливая в один большой бокал виски, джин, водку и все это вместе выпивая за один прием.

После всего мне захотелось дать восемьдесят долларов корейцу, но он горделиво и нервно отказывался, так и не взял у меня денег, зато армянин, кажется, не отказался. Меня устроители конференции решили отправить назад в Нью-Йорк, отвезли в лиссабонский аэропорт, но на самолет я почему-то не попал и на другое утро очнулся вновь в своем номере в «Ритце».

Я решительно не помнил, каким образом меня привезли назад из аэропорта, как не помнил и о том, когда и при каких обстоятельствах попал когда-то с юга России в холодный Петербург. Я был в номере совершенно один, но об этом-то ясно помнил: что всегда, кем бы я ни был и где бы ни был, всегда был один и, просыпаясь по утрам, с горечью и великим отвращением предощущал новую, уже скорую, очередную свою погибель. Меня обязательно должны были отправить в следующее путешествие посредством насильственной смерти.

Итак, эта скотина негр в белой дубленке, нищенствующий наглец, ясно предвиделся мне в то утро, и я не поехал на заседание этого дня конференции, которая проходила в старинном дворце где-то на горе, откуда открывался широкий простор с видом на Лиссабон в красных черепичных крышах… Я пошел гулять по улицам португальской столицы.

Значит, он не поехал на заседание, а отправился гулять по крутым изогнутым улицам Лиссабона. Огромного роста, широко распахнутый в плечах, с массивной темной головою как бы чугунного литья, но с робким детским взглядом своих карих казацких глаз, он вызывал изумление у встречных, и многие, пройдя мимо, оглядывались вслед ему. У него был аккуратно по-американски выстриженный затылок.

Ах как грустно мне смотреть на унылую, неуверенную фигуру, оди-нокое тело иностранца, бредущего по незнакомым дебрям чужого города сквозь иноземную толпу с их непонятными взглядами и движениями! Какие-то мелкие темноглазые девушки, возглавляемые монахиней, испуганно шарахнулись в сторону и обошли меня, словно им было ведомо, что я ка-зак Давлет из русских степей, зарубивший саблей множество турок и крымских татар. И многие другие прохожие посматривали на него с опаской.

Эта встреча произошла на какой-то круглой площади, обстроенной старинными домами, украшенными заплесневелыми ампирными завитуш-ками. Посреди площади находился обсохший фонтан с голыми купидонами,

которые также были покрыты пятнами плесени, как темной паршой. Какая-то женщина сидела на камнях фонтанного парапета, вольно раскинув по ним свою широкую юбку мутно-зеленого цвета.

Я подошел, сел рядом, вынул сигареты, закурил, а потом произнес по-русски, неспешно разглядывая незнакомку:

— Я детский писатель, хороший детский писатель. Дети любят мои книжки, меня не надо бояться.

Это была туристка, по всей видимости, американка. Рыжеватые волосы патлами, как бы немытые и нечесаные. Увядшая бурая кожа на шее, на руках, как будто бы от плохого питания и преждевременной старости. Блеклых цветов одежда, как бы выгоревшая, старая и дешевая. Но все было не так, я знал, а как раз наоборот: и волосы чистые, деланные в модную прическу, покрытые лаком, и курортный загар, и каждый день превосходное питание, и одежда добротная, с хорошим вкусом, тщательно подобранная. Прекрасные белые крупные зубы, яркая синева глаз, умных, настороженных и уверенных.

— Я не понимаю тебя, — ответила она по-английски. — Но я вижу, что ты иностранец и у тебя какие-то проблемы… Чем я могу помочь?

— Молодчина, — продолжал я по-русски. — Умница. Меня беспокоит то, что я скоро опять умру. Меня зарежет один нигер.

— Нигер? — вопросила она. — Какой нигер? Я тебя не понимаю.

Казак Давлет прикрыл свои тяжелые веки и безмолвно посидел минуту с закрытыми глазами. Я смотрел на него и американку, сидя за столиком уличного кафе, в котором подавали пиво и вареных моллюсков. Я и был тем самым африканцем в белой дубленке, которого казак Давлет двинет кулаком по зубам на Бродвее. Но сейчас было жарко, никакой дубленки на мне не было, и вокруг был не Нью-Йорк, а Лиссабон, и я сидел в кругу своих приятелей за столиком уличного кафе, пил пиво и ел мясо морских улиток.

— Я не знаю, который из них, — говорил казак Давлет, указывая на компанию цветных. — Дело в том, что каждый раз, когда человек кого-нибудь убивает, он убивает сам себя.

— Не надо показывать на них рукой, — вполголоса произнесла она, строго взглянув на него синими глазами. — Они этого не любят, у тебя могут быть неприятности.

— Ничего, — отмахнулся он потухшей сигаретой, затем выкинул окурок в сухой фонтан. — После того, что я узнал во сне сегодня утром, мне уже ничего не страшно.

Высоченный негр в открытой майке и апельсиновых шортах встал из-за столика и, сопровождаемый веселыми возгласами приятелей, двинулся в направлении фонтана, лениво приволакивая ноги в огромных пестрых кедах без шнуровки. Это был я, который подходил к казаку Давлету, чтобы разделаться с ним. Мне было весело с моими глыбами черных мускулов на плечах, с кулаками величиною с кувалду каждый, и я скалил мокрые белые зубы, на ходу оглядываясь в сторону подзадоривающих меня дружков.

Неизвестно, чем бы все кончилось на сей раз для казака Давлета, но тут как по заказу явился из переулка, выходящего на площадь, полицейский в заломленной фуражке, с пистолетом на бедре. Остановившись недалеко от фонтана, он сложил руки за спиною и стал демонстративно наблюдать за негритянским парнем. Тот остановился, оскалился в улыбке еще шире, чем раньше, затем далеко отставил свой обтянутый оранжевыми шортами зад и сделал немыслимое движение какого-то танца. Полицейский, однако, даже не улыбнулся, в упор глядя на него. Тогда парень повернулся и, все так же приволакивая огромные кеды без шнурков, вернулся назад к своей ком-пании.

Женщина живо соскочила с фонтанной стенки и, схватив за руку казака Давлета, повлекла его за собою. И он, на две головы выше нее, послушно следовал за нею, — я проводил их своим пристальным полицейским взглядом, пока они шли в сторону переулка. И мне подумалось не без самодовольства: не заявись я вовремя, этот черномазый мог бы натворить бед. Скверный парень. А я всегда при исполнении долга. У меня нюх на преступления: уж сколько раз бывало, что я появлялся как раз вовремя, чтобы пресечь опасные действия… Мне поверх голов снующей по краю площади толпы был виден аккуратно выстриженный американский затылок удалявшегося казака Давлета.