Казак на самоходке. «Заживо не сгорели»
Шрифт:
– И бей по огневым точкам. На то у тебя панорама, чтобы целиться, куда надо. А ты по своим, такими дорогими боеприпасами. Артмастер Ковалевский говорил на занятиях, что каждый снаряд дороже коровы. Любым выстрелом надо бить по врагу, – допек Святкин Шустерова.
– Какие они свои? Жалею, что этим сукам семитаборным не послал вдогонку парочку шрапнельных.
– Так я и зарядил. Лейтенант такой команды не даст.
– Не дам. Нельзя, Вася, без разбора бить всех подряд. Женщины с тобой не воюют. Думаешь, они пришли в этот дом добровольно? Многих загнали насильно. Среди них есть действительно наши люди. Могут
– Вразумел, Вася? – с чувством победителя говорит Святкин.
– Потом разберись. Будут клясться, божиться, что страдали день и ночь.
– Нет у тебя, Вася, гуманизма, – заключил заряжающий.
Тут уже Шустеров не сдержался, стал гопки:
– Гуманизм! Да ты знаешь, что это такое? Это война с фашизмом и его приспешниками. Убивать их – вот гуманизм. Делать это должен каждый человек там, где поставила война. Моя Полина опухала с голоду в холодном цеху на ленинградском заводе. Кобылы на пуховых постелях не имеют права позорить наших женщин. Что давеча говорил командир? Разрешаю лупить немцев всех подряд, ежели не поднимают «хенде хох». Прояви к ним гуманность, отведи два квадратных метра жизненного пространства в нашей земле. Кто пожалел врага, у того жена – вдова.
Святкин добавляет:
– Жирно будет, сколько земли пропадет. Посчитай, уложили их за два года войны. Миллиона три, может, четыре. Нет, не согласен, в общую яму, как зверей. Гитлер каждому солдату обещал по 40 гектаров нашей земли, славян в качестве рабов. А ты гуманизм, гуманизм.
Наверное, долго вели бы солдатики разговор, не обращая внимания ни на надрывный гул моторов, ни на лязг гусениц, ни на гул боя. Мне не до спора, смотрю в оба, вижу окраину Анапы, невдалеке передний край. Немец подтянул резервы, уперся, готовит, судя по всему, контратаку. По лощине, что за садом, сотни серых фигурок движутся к передку, передаю сведения на командный пункт, экипажу командую:
– Прекратить разговоры, – выждав несколько секунд, продолжаю: – В ложбине за садом отдельное дерево. Лево 300, прицел 16, осколочным, огонь!
– Цель понял, вижу. Огонь!
Разрыв снаряда оказался правее цели, делаю поправку:
– Лево 50, прицел 14, осколочным, огонь!
Еще три выстрела! Боевая жизнь экипажа вошла в свои рамки, так закончилась полемика по женскому вопросу, вставшему перед экипажем во всей наготе.
Думы о доме
Не удается разорвать, распылить на куски передний край, немец не выдыхается, вовремя и умело затыкает бреши. Упорно, шаг за шагом, идем вперед, освобождая Кубань. Фронт живет своей жизнью, по законам военной науки, вернее, военных наук – советской и немецкой. Чему она служит? Как убить и как не быть убитым. Немцы пятятся, но не бегут, все по правилам.
В один из моментов боя, когда силы наши и гитлеровские выравнялись, ни мы их не спихнем, ни они нас не могут попятить, с улиц Анапы на машинах вырвался батальон мотопехоты. Как смерч, он почти моментально канул в бездонной пучине переднего края, автомобили ушли в укрытие, на месте высадки остались тыловые службы. Бойцы и офицеры свежие, хорошо экипированные, чувствуется, что это новые дивизии, армия наступления. Восхищаемся выучкой бойцов.
– Стой,
– Юша-а!
Не слышит, удаляется. Выпрыгиваю из самоходки, дважды стреляю из пистолета вверх, бегу к нему, старшина остановился, удивленно, настороженно смотрит в мою сторону. Поняв, что обращаются по-доброму, подходит. Нет, не он!
– Извините, обознался.
– Бывает, – говорит он, козырнув, удаляется.
Снова, в который раз, ошибаюсь. Как хочется увидеть родного брата, доброго, умного старшего наставника в жизни. В последнем письме из-под Сталинграда он писал: «Гнетет мысль, что не подготовлен к войне, никакой военной специальности, старшина роты – все, на что способен. Мы должны отстоять Сталинград».
В письмо вложена фотокарточка измученного, утомленного фронтовыми дорогами бойца. Карандашом другого цвета дописано: «Идем в наступление. Хотелось бы всех вас увидеть».
Как в воду канул, где ты, Ефим? Сколько пересмотрел красноармейских колонн, групп, одиночных бойцов. Выискивал среди тех, кто гордо шагал к фронту, одетых и обутых во все новенькое, с автоматами, с высоко поднятыми головами. Среди тех, кто, понурив головы, сгорбившись под тяжестью поражения, в исполосованных соленым потом грязных гимнастерках, шли в остатках разбитых частей в тыл на переформирование. Среди раненых, контуженных, больных. И даже среди тех, кто в одиночку перебегал линию фронта, выходили из потайных укрытий со страхом в глазах от пережитого, от неизвестного, как встретим их мы. Нет тебя, братка, нигде.
Другим на войне выпадала удача, судьба сталкивала с односельчанами и родственниками, мне не везло на встречи. На фронте шестеро братьев, две сестры, сколько земляков-хуторян! Где-то в казачьих кавалерийских соединениях двоюродные братья Иван, Георгий, Николай Дроновы, братеник по материнской линии Дмитрий Андропов, воспитанник-сирота Иван Топольсков (Ваняшка-маленький, как звали в отличие от Ваняшки-большого, старшего брата И.И. Дронова). В армию ушли добровольно несовершеннолетняя сестра Нарочка, двоюродная сестрица Катенька Быкадорова. Сколько родных сердец бьется рядом, а повстречаться никак не доводится!
Прервавшаяся переписка с родным братом Ефимом Тихоновичем волнует больше всего. Жив ли, не вещало сердце о заранее предрешенной гибели? Тихо-тихо, как бы про себя, он часто повторял песню: «Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной, иль погибель мою чуешь, черный ворон, я не твой». Пора бы отозваться, мужа ждет жена, папу дети. Надя, кровь дроновская, вся в тебя Галочка, красавица турчанка, в мать пошла. Слезами исходит старенькая мама, всем нужен дома, в семейной жизни, отзовись, братушка!
Задумался, загрустил. Святкин, заметив это, весело кричит:
– Лейтенант, смотри, нет им дороги в нашем небе.
Наблюдаем за воздушным боем истребителей. Ме-109 пытаются прикрыть бомбардировщики, шедшие бомбить наши наступающие части, «яки» смело вступили в бой, погнали «мессеров», сбили одного, затем подбили второго, уже Ю-88, бомбардировщика. Истребитель рухнул на глазах, бомбер, видно, дотянет к своим, остальные в беспорядке смылись восвояси, издалека послышались разрывы бомб, то «юнкерсы» бесцельно сбросили смертоносный груз.