Казаки. Степан Разин
Шрифт:
Вложив два пальца в рот, он пронзительно свистнул. Такой же свист отозвался ему из-за стены, другой с песков, третий от башни…
– Гэй, хлопци!.. Уси сюда!.. – крикнул Бридун. – Усих запорожцив скликайте!..
Значительно увеличившаяся кучка казаков возбужденно галдела. Степан, потупившись, сдерживал себя из всех сил. Ему было жаль отдать еврея запорожцам.
– Ось зараз у нас на Украини Брюховецький та Дорошенко баламутять… – сипло кричал посиневший от волнения сечевик. – Один, собачий сын, знова козаков до ляха тягне, а другий пид турецького султана. Тому и втик я з Украйны. Тому, що се зрада… Я – хрещеный… Нехай московськии
– Славно!.. Правда! – раздалось со всех сторон. – Вы туточки не знаете их, бисовых дитей – вы на Украину поизжайте… [5]
Кто-то, отряхнув от пыли, нахлобучил на чубатую голову Бридуна его красноверхую шапку. Он огляделся вокруг. Запорожцы все выжидательно смотрели на него.
– Бери жида!.. За мною!.. – скомандовал он. – И ты, атаман, иди: и ты справишь поминки по твойому братови… Жаль тильки ось, що Сережки Кривого нема: вжеж потишивсь бы вин. За мною!..
За стеной раздался вдруг взрыв веселых голосов и смеха и в ту же минуту из городских ворот вывалила большая толпа.
– Нашу, нашу, казанскую… – закричали веселые, нетерпеливые голоса. – Ну, Васька…
И заливистый, звенящий голос Васьки сразу покрыл все:
Эх, вдоль да по речке, вдоль да по Казанке.
Сизый селезень плывет…
Чикмаз, сделав зверское лицо, вдруг яростно, дико, но в такт взвизгнул, и сразу весело и дружно подхватил хор:
Ишь ты, поди ж ты, что же говоришь ты,
Сизый селезень плывет…
И опять завел-залился Васька:
Вдоль да по бережку, бережку крутому
Добрый молодец идет…
Опять в нужный момент зверски взвизгнул Чикмаз, какой-то запорожец, вложив пальцы в рот, засвистел с заливом, и кто-то мастерски, подмывающе заекал:
Вишь ты, поди ж ты, что же говоришь ты:
Добрый молодец идет!..
И Васька в такт, ловко обернувшись к толпе лицом и как-то забористо перебирая на ходу стройными ногами, бросил:
Сам со кудрями, сам со русыми
Разговаривает…
Взвизги дикие, приахиванье, присвисты, приекивание, подмяукиванье все слилось с хором в одну дикую, зажигающую, красивую мелодию. И казалось, то не Васька, задом идущий впереди хора, так щеголевато и задорно перебирает ногами, не Федька Блинок и Спирька Шмак, бортники, только что прибежавшие с Усолья в казаки, так ловко идут в подголосках, не рябой Чикмаз взвизгивает диким степным взвизгом, не Ягайка Чувашин со своим круглым плоским, теперь смешно-серьезным лицом ладит своими лаптями со всеми в ногу, не запорожец заливается удалым посвистом, а делает все это какая-то огромная сила, которой эти люди не могут сопротивляться, делает в них, делает ими.
Кому мои кудри, кому мои русы, —
стройно вывел Васька и бросил:
Достанутся расчесать?..
И
Ишь ты, поди ж ты, что же говоришь ты:
Достанутся расчесать…
Степан и запорожцы с полумертвым Иоселем скрылись в одной из башен – там при воеводах застенок помещался.
Казаки, кончив песню, весело шли к блещущей реке и стругам, вдоль берега вытянутым, балагуря и смеясь.
– А ну, ребята, теперь Васькину новую давайте!.. – крикнул кто-то. – Гоже он, сукин кот, песни складывать насобачился… Ну, Васька, начинай!
Васька за последнее время маленько отошел. Все вокруг было так необычайно, так дружно, так весело. Образ милой Гомартадж уже начал тускнеть в его душ: было и прошло, и быльем поросло. От крови всякой он сторонился, а воля пьянила и его.
– Да ну, Васька!.. Какого черта?..
И едва Васька, выждав момент, своим чистым голосом бодро начал:
Еще как-то нам, ребята, пройти, —
как сразу дружно подхватил хор:
Астраханское царство пройдем свечера,
А Саратов, славный город, на белой заре,
Мы Самаре городочку не поклонимся,
В Жегулевских горах мы остановимся.
Вот мы чалочки причалим все шелковыя,
Вот мы сходеньки положим все кедровыя,
Атаманушку сведем двое под руки,
Есаулушка, ребятушки, он сам сойдет.
Как возговорит наш батюшка, атаманушка:
«Еще как бы нам, ребятушки, Синбирск город взять?..»
И зашумела широкая песчаная отмель самарская веселым походным шумом… И вдруг снизу легкий стружок под парусом показался. Дул добрый низовой ветер, и стружок бежал весело. Казаки бросили погрузку и гадали: кто и откуда это мог бы быть? Пристал стружок к песчаной отмели, и все ахнули: то был один из казаков, которых послал Степан к шаху со своей грамотой. Лицо казака сияло радостью: наконец-то догнал своих!.. Да где, чуть не под Москвой!..
– А где же другие? – кричали, сгрудившись, казаки.
– А других всех тезики порубили… – отвечал гонец.
– Как?.. Пословъ?.. Да что они…
И крупная брань повисла в воздухе.
– Рассказывай!.. И живо… Расперетак и распереэдак…
– Мне надо сперва атаману доложиться…
Толпа бурно зашумела.
– Рассказывай!.. – с гневными лицами напирали они на него. – От атамана не уйдет… И мы такие же казаки… Живо повертывайся!..
И гонец – рослый молодой казак с румянцем во всю щеку и с черными веселыми усиками – стал рассказывать толпе, как передали они шаху на торжественном приеме грамоту атаманову, как недоволен был шах, что атаман надавал в ней себе всяких пышных титулов самовольно, как усмехнулся он, когда толмач вычитал ему, что казаки предлагают ему союз против государя московского…
– А как дочитал толмач до того места, где атаман грозится прийти в случае чего с двухсоттысячной армией, батюшки, что тут было!.. – рассказывал гонец. – Толмач это со страху едва бредет да все спотыкается, а шах как понял, как вскочит и придворные все его за сабли схватились… Ну, похватали всех нас и тут же всем, акромя меня, головы порубили, а кишки собакам бросили… А ты, – грозно говорит это мне шах, – ты иди домой и передай твоему разбойнику-атаману, что ты-де, атаман, дикая свинья, и что он-де, шах, бросил-де тебя, атамана живого или мертвого, на съедение псам.