Казанова Великолепный
Шрифт:
То был еще один побег Джакомо Казановы из «свинцовой» темницы. Бывают тюрьмы в мире внешнем, а бывают — в нашем сознании. Сохранять свободу и истину в душе и теле необычайно трудно.
Каза воскрес, приободрился, настало время отомстить за себя. Он подает жалобу на Шарпийон, ее мать и обеих теток, которые обманом завладели векселями, и их арестовывают. Женский клан предпринимает контратаку: в свою очередь арестован Каза — за то, что якобы грозился изуродовать Шарпийон. Несколько часов проводит он в Ньюгейтской тюрьме, рядом с преступниками и осужденными на смерть. Все же его свидетели более достойны доверия, чем свидетели, которых представила противная сторона.
Каза покупает попугая и учит его произносить: «Мисс Шарпийон — потаскуха почище, чем ее мамаша». Птица выставляется на продажу на лондонской бирже и имеет большой успех. Теперь с него довольно.
И вот мораль — о том, как мало надо доверять «свидетельствам»:
«Ошеломляет легкость, с какою можно подрядить в Лондоне лжесвидетелей. Как-то раз я увидал табличку на окне, на которой крупными буквами написано было одно-единственное слово: „Свидетель“. Сие означало, что здесь живет человек, промышляющий подобным ремеслом».
После таких головоломных приключений и нового, еще более опасного, чем венецианский, побега Каза, естественно, нуждался в разрядке. Тут-то как раз и подвернулись пятеро сестер и их матушка, уроженки Ганновера. Джакомо наконец вкушает отдых под сенью девушек в цвету.
«Мне представлялось, что я люблю не как любовник, а как отец, и то, что я с ними сплю, нисколько не мешало этому чувству, ибо я никогда не мог постичь, как это родитель способен нежно любить свою прелестную дочь, не переспав с нею хотя бы раз. Эта моя непонятливость всегда убеждала меня и сегодня убеждает тем более, что мой дух и моя плоть — единая субстанция. Глаза Габриели [43] говорили, что она меня любит, и я твердо знал, что она не лжет. Неужели же она не питала бы ко мне этой любви, коли обладала бы тем, что именуют добродетелью? Подобная мысль превышает мое разумение».
43
Одна из лондонских любовниц Казановы.
Если хотите, чтобы женщина любила вас, обращайтесь с нею как с дочерью. Если у вас есть дочь, обойдитесь с ней — хотя бы единожды — как с женщиной. Многим мужчинам не удается стать хорошими отцами своим дочерям — мешает неловкость, которую они ощущали когда-то в общении со своей матерью. А бывают, и нередко, дочери, которых матери ограждают от отцов (возможно, так было с Шарпийон).
Разве все это не очевидно? Нет? Очень жаль. Каза все настойчивее возвращается к этому «непостижимому» (как сам Господь) явлению, весьма хитро обыгрывая словечко «родитель». Он отлично знает, что и как говорит. Настоящая любовь, та, что зачинает и порождает, любовь-родильница и родительница, связывает отца и дочь. В конечном счете ее ребенок — это ребенок ее отца. И у каждой матери был свой отец — удалось ему отцовство или нет.
«Мой дух и моя плоть — единая субстанция» — теория единства мира в предельном выражении. Ее подтверждает философский роман, в который, если смотреть в таком ракурсе, превращается жизнь. Первое «избавление» Казы происходит на физиологическом уровне (от восьмилетнего слабоумия, хронических кровотечений). Второе — на физическом (побег из тюрьмы Пьомби). Третье — на психическом (после того, как он был отвергнут и намеревался покончить
Заключение, к которому приходит Каза, весьма впечатляющее, но понятно, что принять его можно только в качестве вымысла. Религия времен матриархата (а мы сейчас находимся в его новой, технической фазе) решительно отвергает близость отца с дочерью. Ну а патриархату свойственно усиленное вытеснение отцовско-дочерних отношений, вынужденное необходимостью: мужчины должны обмениваться женщинами во избежание эндогамии. Таким образом обществом, хоть оно того не подозревает, управляет закон мужской гомосексуальности. Однако известно: если узел несколько ослабел снаружи, значит, внутри он только туже затянулся. Как мы помним, Каза — белый маг, мастер развязывать узлы.
«Будь я богат, ганноверская семейка продержала бы меня в своих кандалах до самой смерти». Как хорошо, что он не богат. Приключения продолжаются.
Счастье отца-любовника продлилось недолго. Неугомонный Каза посещает еще и «дурное общество», где опять заражается венерической болезнью; мучимый ею, покидает Лондон — бежит от неоплаченного долга. Изнуренный, «в ужасающем виде», он добирается до Дюнкерка. Оттуда едет в Турне, где, как обычно, по чистой случайности встречает Сен-Жермена, который «работает» в тамошних краях.
Это удобная возможность сообщить об участи исчезнувшей из повествования г-жи д’Юрфе, или маркизе Серамиде. «Она отравилась, приняв чрезмерную дозу универсального эликсира», — преспокойно говорит Сен-Жермен. «Она полагала, будто беременна».
Аминь.
Сен-Жермен предлагает Казе (или, может быть — почему бы и нет, — граф де Сен-Жермен — это тоже Казанова?) вылечить его (пилюлями). Тот отказывается (из предосторожности). Алхимик знакомит его со своими достижениями.
«Он показал мне архей, каковой именовал он атоэфиром. То была белая жидкость в маленькой колбе, похожей на все прочие. Они были запечатаны воском. Услыхав, что сие не что иное, как универсальное природное начало, и доказательством тому то, что оно мгновенно испарится из колбы, если проделать наималейшее отверстие в воске, я просил показать мне сие на опыте. Тогда он дал мне колбу и булавку, сказав, чтобы я удостоверился сам. Я проколол воск, и колба в тот же миг опустела»*.
Удивленный Каза спрашивает, на что нужно это вещество. Сен-Жермен отвечает, что не может этого открыть. Затем он берет у гостя монетку в двенадцать су и делает ее золотой. Каза уверен, что это просто ловкость рук (одна монета незаметно подменена другой), но лишь замечает Сен-Жермену, что он напрасно не предупредил его о трансмутации заранее.
«Он отвечал, что те, кто сомневается в его искусстве, недостойны беседовать с ним. То была обыкновенная его манера. Такова последняя моя встреча со знаменитым и ученым обманщиком, что умер в Шлезвиге тому шесть или семь лет»*.
(Значит, Казанова пишет эти строки в 1790 или 1791 году.)
Испаряется и время, универсальное природное начало. 15 апреля 1764 года скончалась другая маркиза, незабвенная г-жа де Помпадур.
Лечиться от «паховой чумы» пришлось основательно. Целый месяц Каза не встает с постели и томится скукой. В результате он выздоровел, но сильно исхудал.
Читатель должен понять: отныне он имеет дело с другим Казановой, Казанова трансмутировал.
Он странствует по миру.