Казанова Великолепный
Шрифт:
Надо быть внимательным и серьезным — вот и все.
Поездка продолжается, но, само собой, она происходит теперь в ином пространстве, не в том, что нанесено на географическую карту, словно ты пересек невидимую линию высокого напряжения. Шофер молчалив и бесстрастен (он, наверно, проезжал здесь сотни раз). После Терезина, города немого ужаса, машина катит на северо-запад, к Дуксу, Духцову, деревне-призраку.
И вот она наконец, эта деревня. Ничего примечательного, если не считать на одной из площадей прекрасного замка в стиле барокко, охряного и белого, и рядом с ним церкви, словно по оплошности поставленной как раз посередине. Это здесь.
Вокруг ни души. И
Итак, я попадаю к Казанове прямо на свадьбу. Никак иначе. Его замок превращен в мэрию, этого можно было ожидать (хотя то-то бы удивился, окажись он здесь, граф Вальдштейн, и тем более принц де Линь). Странно, что Казанова очень быстро ввязался здесь в небольшое приключение с молодой местной крестьяночкой, которая, по его словам, прислуживая ему, поминутно заходила в его спальню. Девушка забеременела, подозрение пало на чудака иностранца, который все время что-то пишет, он защищается, отрицает свое отцовство, гнев народа разгорается, вот вам еще одна сцена из «Дон Жуана», наконец объявляется молодой человек, который признает себя виновным (истинным? а может, мнимым?), молодую пару венчают, инцидент исчерпан.
Уф, отлегло.
Свадьба дожидается мэра. Я начинаю осмотр. Превращенные в музей апартаменты Казы невелики (всего две комнаты), но совсем недурны. Окна выходят на парадный двор и на окаймляющие его скульптуры (среди них фигура гигантского Геркулеса). Именно здесь господин библиотекарь, которому платили скудное жалованье, но теперь это значения не имеет, писал по двенадцать — тринадцать часов в день (и по ночам) «Историю моей жизни». Из обстановки достойно упоминания только стоящее у окна розовое кресло в стиле Людовика XV, в котором Каза умер.
Рыженькая девушка-гид говорит только по-чешски и по-немецки. Впрочем, немножко и по-английски (но поглядеть на логово монстра приезжают в основном немцы). Так или иначе, она изрекает классические банальности. Красивый замок, красивый парк, анфилады ухоженных гостиных, картины с батальными сценами, портреты, люстры, старинная мебель (все, очевидно, реставрировано после войны). И вот мы снова в библиотеке шевалье де Сейнгальта. Девушка-гид оперлась о книги. Похоже, ей дурно и она сейчас упадет. Но нет, она просто нажала секретную пружинку, она толкает потайную дверь. Дверь открывается, и там… Не может быть? Может. Да нет же? Да.
Полутемная комната. Восковой манекен в парике и одежде XVIII века. Он пишет гусиным пером за заваленным папками бюро при свете красной лампы (реальная деталь). Сценка из музея Гревен [10] . Это он! Каза! Призрак замка! Призрак дореволюционного режима! Только не впускайте сюда новобрачную!
Девушка-гид довольна произведенным эффектом. Чучело Казановы в темном уголке, надо было этого ждать! Можно себе представить продолжение: вечер, национализированный замок закрыт. Ни души. А там, наверху, в своем потайном убежище вампир, которого обессмертили и
10
Музей восковых фигур в Париже.
Иногда очень хочется, чтобы стены могли говорить.
Мумифицированный манекен, ладно, так и быть, но куда подевалось тело? Во всяком случае, ни в замке, ни в парке, ни в закрытой церкви его нет. Так где же? Там, подальше. Где? В лесу? Подхожу к озеру, и тут же (знамения возобновляются) над ним встает роскошная радуга. Таких красивых мне почти не приходилось видеть. Я ничего не выдумал: ни свадьбы, ни воскового призрака, ни двойной радуги, которая стала моим гидом. Хватит уже, и так перебор. Но вот наконец церковь Святой Варвары (тоже закрытая), и на ее фасаде (уж не вмурован ли Казанова в стену?) табличка, на которой можно прочитать:
JAKOB CASANOVA VENEDIG, 1725 DUX, 1798Якоб вместо Джакомо, Венедиг вместо Венеции.
Казанова похоронен по-немецки.
Немецкий был, судя по всему, ежедневной драмой Казы. Он говорил по-итальянски, он непрерывно писал по-французски, его кипучая жизнь вновь отдается эхом во французском языке. А в Дуксе он живет в окружении слуг, которые говорят только по-немецки и, как пишет в 1993 году Франсис Лакассен в своем предисловии к «Истории», «в соседстве с крестьянами, которые говорят только на местном наречии, сегодня мы сказали бы — по-чешски».
Как видим, все складывается довольно плохо. Мы в 1791 году: библиотекарь (зачем он здесь нужен?), который все время что-то пишет на каком-то непонятном языке (да и репутация у него дурная: Революция!), не может не вызывать у ограниченных умов недоверие, зависть, ненависть. Самое занятное, что Казанова усматривает в этой неприязни далекую руку своих врагов, якобинцев. Создается ощущение, что ему с самого начала приходится сражаться на два фронта: с одной стороны, наглость аристократов, с другой — агрессивность народа. Невольно вспоминаются слова Шатобриана: «На взгляд роялистов, я слишком любил свободу, на взгляд революционеров — слишком презирал преступление».
В замке гонителями Казы были управляющий Фельдкирхнер и его сообщник (Джакомо даже уверяет, что «фаворит»), посыльный Видерхольт. Позднее граф Вальдштейн уволит их. Но нам легко себе представить, каким мелким унижениям, насмешкам, передразниваниям подвергался изо дня в день графоман-библиотекарь. Казанова мстит письменно, искажая фамилию управляющего, но едва ли такая месть могла его удовлетворить:
«Смелее же, господин Фаулькирхнер [11] , отвечайте на мои письма, но имейте благородство составить Ваши ответы на французском, на латыни или на итальянском, как имею благородство я, посылая их Вам на немецком. Я оплачиваю переводчика, потрудитесь оплатить переводчика и Вы, и не стесняйтесь обнародовать свое невежество: Вы — во всех языках мира, ну а я в немецком».
11
Faul — негодный, ленивый (нем.).