Казанова

Миллер Эндрю Д.

Жарба обратился к ним, и ему ответил человек, стоявший на носу ближайшего судна.

— Это полицейские, — пояснил Жарба. — Они собираются вас арестовать.

— Но сегодня воскресенье, — возразил шевалье. — В воскресенье никого нельзя арестовывать.

— Нет, мсье, — поправил его Жарба. — Сегодня понедельник.

В темноте раздался треск взведенного курка. Его ни с чем нельзя было спутать.

— И куда мы должны поехать? — осведомился Казанова.

— В суд, — ответил Жарба.

— Теперь? В такой час?

Мысль о ночном судилище ему совершенно не понравилась. Какого цвета правосудие может отправляться

при мигающих лампах и свечах? Он знал, что в Риме и Санкт-Петербурге принято судить по ночам, но не ожидал этого от англичан. Возможно, они успели заразиться континентальными идеями, но он пока не видел повода волноваться. Казанову арестовывали во многих, пожалуй, в слишком многих странах, и событие утратило для него какой-либо привкус новизны. Однако, когда они последовали за первой лодкой — еще одна плыла сбоку, а третья замыкала мрачную процессию, — он стал размышлять о том, стоило ли так торопливо и небрежно отмахиваться от предупреждения Гудара. Ведь закон был сетью, в которой чем сильнее борешься, пытаясь выбраться, тем больше запутываешься. Он служил многим богам. Истина являлась лишь одним из них, и отнюдь не самым главным. Шевалье взял за руку Жарбу и крепко сжал ее, словно желая приободрить слугу, хотя сам нуждался в поддержке, и почувствовал себя спокойнее от этого жеста.

Лодки двинулись на восток по Кокспур-стрит, миновали Стрэнд и проплыли до конца Сент-Мартин-лейн. Перед Казановой промелькнули таверны «Карета» и «Лошадь» и железные конструкции «Фреке и Блаженства» на углу Кэстл-Корт. Позади остались Ламли-стрит и переулок Оливера, затем Саутгемптон-стрит и огромная площадь у Ковент-Гардена, где на новом плавучем рынке в самом ее центре опять закипела жизнь. Мимо них проскользнул баркас, груженный турнепсом. Сидевшие в нем старик и мальчик бросили на Казанову столь беглый взор, как будто расстояние между их мирами было бесконечно велико и рассудок не мог преодолеть его в темный, ночной час. Галереи по краям площади скрывала плотная мгла. Одним небесам известно, сколько подозрительных пар каталось там в глубоководных объятиях.

Констебли остановились и привязали лодки у Бедфордской кофейни. Вверху сверкнул свет, из окна второго этажа высунулся какой-то человек и спустил веревочную лестницу.

— Они привезли нас в театр, — произнес шевалье и поспешно осмотрелся по сторонам, желая убедиться в своей правоте.

Жарба заговорил со стоявшим около них полицейским, и они обменялись короткими репликами.

— Теперь магистрат заседает здесь, — сообщил слуга. — А его дом затопило подобно многим другим.

— Что же, — отозвался Казанова, когда на плечо ему легла тяжелая рука и потащила за собой. — Несомненно, все пройдет как полагается.

Он начал подниматься по лестнице.

Их вел за собой человек с фонарем, стремительно взбиравшийся вверх. Похоже, он не ждал, когда остальные его догонят. Казанова с полицейскими пробрались через тесные, заваленные всяким хламом театральные закутки. С перекладин свисали платья и камзолы, украшенные смешной россыпью стеклянных цехинов и цветных нитей. Костюмы раскачивались на ветру и производили зловещее впечатление, напоминая жертв какого-нибудь революционного трибунала. Затем они одолели короткий лестничный пролет и оказались у низкой двери, в которую человек с фонарем трижды постучал.

Они очутились в настолько

странном помещении, настолько знакомом со своими факелами и подсвечниками и в то же время настолько чужеродном, что шевалье боялся сделать хоть шаг. Потом он понял, что их привели на галерку, напротив сцены. Некогда зрители могли купить там места за шиллинг. Просцениум и нижние ложи полностью погрузились под воду. В разлившихся потоках плавали декорации старого, никому не нужного спектакля. На скамьях галерки и в нескольких ложах ближе к центру гроздями нависали деловитого вида люди. Когда открылась дверь, они оглянулись, но тут же вернулись к своей работе. Судя по парикам и темным плащам, некоторые из них были судейскими чиновниками. Они постоянно вскакивали с мест и вызывали пришедших. Другие держали в руках кипы бумаг или консультировались, низко наклонив головы. Вероятно, это ответчики или их родственники поджидали, когда заслушают их дела. Кто-то сидел с пирогами, апельсинами, трубками и газетами, и Казанове оставалось лишь догадываться, кто эти люди и почему они здесь оказались. Либо им не спалось, либо он увидел актеров, не желавших покидать стены родного театра. От всей обстановки в равной мере веяло скукой, страхом и хаосом.

Шевалье перевел взгляд на магистрата. Перед ним был не тот пухлый, добродушный малый, выписавший ордер на арест Аугспургеров, а человек с черной шелковой повязкой на глазах. Он сидел в кресле, наверху галерки, чуть ли не под потолком.

— Почему он носит эту повязку? — шепнул Казанова, догадавшись, что встреча с очередным эксцентричным англичанином ему дорого обойдется.

— Это сэр Джон Филдинг, — отозвался Жарба. — Он слепой.

— А, собрат Фемиды. Для судьи это большое преимущество, — неуверенно произнес шевалье.

Он сел на скамью и стал ждать, когда его вызовут. Возможно, зритель, занимавший его место и плотно сдавленный другими посетителями, швырнул вниз огрызок яблока, и тот угодил в голову бабушке Аугспургер. Тогда — всего месяц назад! — они заказали ложу и смотрели здесь «Артаксеркса».

Наконец, где-то в пять часов утра, до него дошла очередь.

— Джеймс Казанова! Джеймс Казанова!

Он прошел вместе с Жарбой к трем рядам скамей, стоявших прямо под судейским креслом, и его голова оказалась вровень с укутанными толстым одеялом коленями судьи.

— Казанова?

— Я здесь, синьор.

— Вы также известны под именем шевалье де Сейнгальта?

— Да, верно.

— Вы — гражданин Венеции, а одно время и Франции. Не угодно ли вам назвать суду другие страны, которые вы почтили своим гражданством?

— Я уверен, синьор, что вы досконально ознакомились с моей историей. Могу лишь отметить, что вы в совершенстве владеете итальянским языком. Вы бывали в Серениссиме, синьор?

— Вам понятно, Сейнгальт, почему вас доставили в суд?

Казанова развел руками:

— Ваши полицейские чиновники, синьор, не удосужились рассказать ни мне, ни моему слуге о предъявленных мне обвинениях.

— Тогда я сообщу, в чем вас обвиняют. На вас пожаловалась молодая женщина. Она заявила, что боится ваших угроз и преследований. Если вы не сумеете себя защитить и удовлетворить мои требования, я буду вынужден приговорить вас к пожизненному заключению в тюрьме Его Величества. А сейчас вы можете мне ответить или молча принять решение суда.