Казанский альманах. Гранат
Шрифт:
– За пять лет, – сказал он, – прошедших с первой публикации в «Казанском альманахе», она выпустила шесть книг, стала членом Союза писателей Татарстана, её теперь с удовольствием печатают не только в Татарском книжном издательстве, но и в крупнейшем российском издательстве «ЭКСМО». Новый успех – Державинская премия. От всей души поздравляем лауреата! Кстати, члена редколлегии «Казанского альманаха» и нашего постоянного автора.
Праздники праздниками, а жизнь больше состоит из будней. Надо работать, надо подтверждать уровень… На грядущий год Нурисламова сдала в родной Таткнигоиздат сборник реалистических
Андрей Казанский
Балкон с кружевными занавесками
Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия. <…>
Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним. <…>
Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены.
Балкончик в её новой квартире совсем крохотный – двоим будет тесно, толком не повернёшься, а уж три человека смогут поместиться, только если встанут в ряд, плечом к плечу. Но это совсем не важно: главное, что балкон есть, а выходить туда всё равно, кроме Лизы, некому.
Заботливый муж с ямочкой на подбородке, похожий на Алена Делона; дети – непременно мальчик и девочка… Собственная просторная квартира с большой кухней, вид из окна на парк или детскую площадку, уютный аромат корицы и яблок… Широкий балкон, утопающий в цветах, невесомые кружевные занавески, которые колышутся на лёгком ветерке…
Таким было счастье в понимании Лизы.
Со временем идиллическая эта картина менялась. Из неё выпадали целые куски: годам к тридцати поблёк и выцвел образ будущего мужа, к сорока пропала надежда родить. Желанная квартира съёжилась в размерах – много ли нужно одной? Вид из окна перестал иметь значение. И только балкончик с белыми занавесками и цветами в красивых ящиках застрял в воображении, закрепился прочно и стал чем-то вроде маяка.
Выбирая будущую квартиру, Лиза первым делом спрашивала, есть ли балкон. Один из вариантов был, как сказала риелтор Эльмира, «просто шикарный за такие деньги». Тихий район недалеко от центра, третий этаж, свежий ремонт. И хозяева порядочные, и документы собраны. Но она всё равно отказалась, краснея и еле дыша под уничижительным Эльмириным взглядом. Балкона-то не было!
Лет пятнадцать назад в здании заводского управления, где на тот момент трудилась Лиза, сделали ремонт. Перекрасили стены, поменяли мебель, выбросили оставшееся с советских времён барахло. Собирались отправить на свалку и уродливые прямоугольные ящики для цветов из коричневого пластика.
Лиза не позволила. Притащила домой, в свою комнатку в заводском общежитии, и долго, вечерами напролёт, колдовала над ними: расписывала, украшала каждый на свой лад – ракушками, узорами из цветного солёного теста, камушками. Обновлённые, похорошевшие, скучали они на антресолях, терпеливо дожидаясь своего часа. Иногда Лиза забиралась на табуретку, снимала ящики с верхотуры, рассматривала и представляла,
Балкон, которого не было, становился всё наряднее и краше.
Мечта – вернее, то, что осталось от её первоначального варианта – сбылась, когда Лизе стукнуло пятьдесят. Помимо юбилея произошли два печальных события, имевших прямое отношение к исполнению желания. Так часто бывает в жизни: плохое тянет за собой хорошее, и наоборот.
Событие первое – Лизу выгнали из общежития, в котором она жила с того дня, как окончила институт и устроилась на завод в Казани, вопреки бабушкиному желанию отказавшись вернуться в Алексеевское.
Завод закрылся ещё в начале девяностых, но в течение двадцати пяти лет никому не было дела до живущих в блочной пятиэтажке бывших заводчан. Лиза из своего планового отдела перешла на работу в АХЧ – административно-хозяйственную часть торгового центра.
– Оссподи, АХЧ! – закатывала глаза бабушка. – Ну и названьице! Будто чихнул кто-то.
Гром грянул внезапно – в один из самых обычных дней, как это всегда и случается. Погоду худо-бедно можно спрогнозировать, чтобы принять соответствующие меры, но человеческую подлость, жадность или глупость – почти никогда.
Впрочем, в данной ситуации виноватых, кроме Лизы, не было.
Ей объяснили – и привели при этом железобетонные аргументы – что поскольку она имела несчастье быть уволенной с несуществующего уже в природе предприятия, то и жить в принадлежавшем ему общежитии не имеет права.
– Неужели вы всех нас выселите? У многих ведь дети… – робко, вполголоса возмутилась Лиза, как обычно, подумав не о себе, а о других.
Тут и выяснилось, что пока она расписывала цветочные ящики, её соседи занимались приватизацией своих комнат. Теперь они были собственниками, а собственников вытурить невозможно. Лизе же и ещё нескольким таким же неразумным надлежит освободить помещение.
Наверное, можно было как-то оспорить это, куда-то пойти, кому-то что-то доказать, но Лиза понятия не имела, куда, кому и что. Поэтому ей ничего не оставалось как отправиться вместе со своими ящиками, занавесками и прочими пожитками к бабушке, в Алексеевское.
Анне Иосифовне было восемьдесят восемь лет. Бабушкой она стала в тридцать восемь, что окончательно и бесповоротно испортило её и без того непростой характер. Дочь, из-за легкомыслия которой свершился сей досадный факт, Анна Иосифовна именовала не иначе как «эта вертихвостка». Когда Лиза была совсем крошкой, она думала, что маму так зовут. Она любила её – немного искусственной, теоретической что ли, почти выдуманной любовью, а ещё сильно, до слёз, жалела, и при этом боялась найти в себе хоть какое-то сходство с родительницей.
Отца своего Лиза не знала, мать попала под машину, когда ей было два года. Всё, что делала «эта вертихвостка», было достойно порицания. Даже дорогу нормально не смогла перейти – угодила под колёса. Так что главной задачей воспитания Анна Иосифовна считала искоренение малейшего сходства внучки с непутёвой матерью.
И всё-таки «вертихвостка» так и норовила высунуться в самый неожиданный момент, поэтому никакого доверия к Лизе не было. Бабушке приходилось постоянно держать руку на пульсе.