Казанский вокзал
Шрифт:
– Давай купим, Алеша, почитаем...
– Вынул десятидолларовую бумажку.Молодой человек!..
Силис выхватил у него купюру, зашипел:
– Совсем сдурел! Книжка понадобилась! На эти деньги Мишутке можно ботинки купить, дурила!
Овсенька виновато улыбнулся.
– Откуда у тебя доллары?
– Синдюшка дала.
– Спрячь и никому не показывай. Народ сейчас такой, что и за рубли
– Отберет, - с улыбкой согласился Овсенька.
– Леш, может, возьмешь их у меня? Не умею я с ними...
– Ладно, давай. Поменяю - верну.
Когда подъезжали к Бутову, Мишутка слизывал с ладони последние шоколадные крошки.
Жена встретила Алешу в полупрозрачном халатике.
– Опять своего Овсеньку провожал?
– насмешливо спросила она, подставляя щеку.
– Филантроп.
За ужином Алеша нехотя ковырял вилкой мясо и думал о Мишутке и о своей жизни с Женей. Детей у них не было, хотя жена давно лечилась. Она была красива волнующей кошачьей красотой, и Алеша терял голову, когда она, капризно изгибаясь всем своим гладким ленивым телом, манила его пальчиком в постель. Женился он на ней по любви, хотя его отец был против: А что ты о ней знаешь, парень? Знаешь, чем она до тебя занималась? Алеша догадывался, но говорить об этом не хотел, боясь деталей и подробностей. Однажды набросился на ее лечащего врача, который сказал ему: Что ж делать, Алексей Сергеевич, если ее матка так привыкла к абортам, что уже не держит плод? Он боялся говорить обо всем этом и с Женей, хотя она как-то сказала: Если хочешь, все расскажу... Он хотел, очень хотел, но не мог в этом признаться. Догадывался, что долго жить без детей, одной любовью, - а жену любил зоологически, - невозможно. В самой глубокой глубине его души таилась до поры мысль о том, что однажды он скажет жене все, все, все, - и Алеша ненавидел эту мысль и себя, и даже плакал тайком от Жени, и давил эту мысль, как давят башмаком тлеющий окурок... Набравшись смелости, предложил ей усыновить Мишутку, но она лишь чуть-чуть приподняла красивую бровку и пропела: Припадочного? Глухонемого? Не люблю цепных детей... И больше он таких разговоров не затевал.
– Алешенька!
– пропела на четыре тона Женя из спальни.
– Иди ко мне в чертог златой!
Среди ночи он вышел
– думал он, прикуривая новую сигарету.
– Явится - не явится... Зачем ему являться? По настоянию жены он читал Библию, ходил иногда в церковь и на выступления проповедников, но так пока и не понял, зачем ему этот самый Бог, о котором с легкостью болтают все вокруг. Он подозревал, что настоящий Бог существует, но это такой Бог, которого человек ни за что не пустит в свою жизнь - с будильником, зарплатой и премией, с газетами и теплым туалетом, выпивкой и телевизором. И если Он и явится, Его и впрямь не узнают. Христос был преступник, нищий и еврей, то есть трижды гад, - думал Алеша.
– Хуже Громобоя или Пиццы. Кто ж его готов такого принять? Само собой, если и явится, его или прибьют по пьянке, или по тюрягам замотают...
Жена во сне всхлипнула, забормотала, и сердце Алеши болезненно сжалось от любви и жалости к ней, к Мишутке, к дураку Овсеньке, к себе, наконец - к миру, которому уже не дождаться Спасителя...
Овсенька вздрогнул, проснулся и сел на постели.
– Кто тут?
– шепотом спросил он, вглядываясь в темноту.
– Есть кто? Нет?
Ему показалось, будто кто-то коснулся его щеки, и от этого прикосновения ему стало так хорошо, тепло и легко, что это напугало его.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, он подошел к окну и отвел штору. Падал снег.
– Вон чего!
– прошептал Овсенька.
– Это снег пошел...
Редкие снежинки плыли в темном холодном воздухе, плавно опускаясь на асфальт.
Старик поправил одеяло и посмотрел на Мишутку. Мальчик улыбался. Овсенька знал, что Мишутка улыбается только во сне, и никому об этом не рассказывал: это была его тайна. Он лег, вдохнул запах детских носочков (Пора мыть мальца...) и закрыл глаза.
– Первый снег, значит, - пробормотал он, засыпая.
– Вон чего...