"Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов)
Шрифт:
В «литературе соцреализма» выдумали, как известно, (не называя, разумеется) новый метод перевода — перевод идеологический.
И вот у Е. Полонской это стихотворение начинается так:
Да. Запад есть Запад, Восток есть Восток,
и с места они не сойдут (?).
Пока не предстанут небо с землёй на страшный Господень Суд
Но нет Востока и Запада нет — что племя, родина, род, (подч. мной- В.Б.)
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт.
И те, из советских деятелей, кто приводил это русское четверостишие целиком, вешали
But there is neither East nor West, nor Border, nor Breed, nor Birth.
Итак слово родина в переводе Полонской появляется с той же целью, с какой убрано отсюда слово граница, а конкретные «племя» и «род» поставлены вместе чтобы вызвать у читателя некое пренебрежительное чувство (по ассоциации с русским фразеологическим оборотом «ни роду, ни племени»). Не говоря уж о том, что слово Birth несёт куда более широкий, более обобщённый смысл.
А теперь приведём эти строки в более точном (и главное неангажированном) переводе —
Запад есть Запад, Восток есть Восток — им не сойтись никогда
До самых последних дней Земли, до Страшного Суда!
Но ни Запада нет, ни Востока, ни стран, ни границ, ни рас,
Если двое сильных лицом к лицу встретятся в некий час!
–
Но вернёмся опять к стихотворению «За уроженцев колоний»
Оно заканчивается строками, звучащими в пер. А. Оношкович-Яцыны названном «Туземец» вот так:
(Протянем же кабель, (встать!)
От Оркнея до Горна,
С петлёю, чтоб мир захлеснуть!
От Оркнея до Горна
С петлёю, чтоб мир затянуть!
Ну, скажем, замахнулся на мировой господство поэт! Какой агрессор!!!
А вот о каком кабеле идёт у него речь, — да и как это захлеснуть мир кабелем? Не заметил тут редактор книжки переводов Ады Оношкович-Яцыны, (1922 г) М. Л. Лозинский, а за ним и В. Стенич в 1936 г. простого непонимания переводчицей текста, вызванного, безусловно, не столько незнанием того, что в мире делается, сколько априорной идеологической причиной!
By the might of our Cabl-tow (take hands)
From the Orkneys to the Horn
All round the world…
Вот как эти и дальнейшие строки выглядят в нормальном, не идеологическом переводе:
За Телеграфный Кабель! (возьмёмся за руки!)
Проложенный в глубине морской,
Который свяжет Оркней и Горн,
Одной неразрывной петлёй
Вокруг земли!
Оказывается что кабель-то у Киплинга телеграфный, проложенный между Европой и Америкой! Никакое не орудие удушения всей земли, а новое средство связи! Итак, речь шла о трансатлантическом телеграфном кабеле, который свяжет разные континенты, ну, потому и радостный прогрессизм возведён поэтом на романтический уровень, что вполне сходно с настроениями незадолго до того столь же радостно приветствовавшего всякий технический прогресс Жюля Верна! Кстати, о трансатлантическом телеграфном кабеле Киплинг высказывается восторженно не в порядке ответвления
Для сравнения и для объяснения этой важной стороны в творчестве поэта, возьмём стихотворение «Королева» — начинающееся строкой «Романтика, прощай навек» (а романтика и не сидела в каменном веке или средневековье, ибо она была не в прошлом, а «здесь и сейчас» Она просто «водила поезд девять семь»…
Послушен под рукой рычаг,
И смазаны золотники.
И будят насыпь и овраг
Её тревожные свистки…
Пер. А.Оношкович-Яцыны
Кстати машинист, как один из владык над техникой, есть персонаж крайне важный как в стихах так и в прозе Киплинга. Тоже сходство с Маяковским, вспомним слабую его поэму «Летающий пролетарий», или другое выражение того же прогрессизма: «… я привёз из Парижа «рено», а не духи и не галстук!» Пусть выражено крайне непохоже, (да и неуклюже) но сама идея преувеличенного преклонения перед техникой, как особым романтическим явлением и чуть ли не главным содержанием нынешнего дня, опять-таки сближает двух поэтов.
Идея «романтизации сегодняшнего дня», романтизации повседневной жизни, (одно из важнейших требований соцреализма) столь значительно и столь спекулятивно использована во всей советской литературе (отнюдь не только в фантастике) что подробнее говорить об этом просто было бы лишне. Но от такого опасного сравнения своих «пристрастий» с темой многих стихов Киплинга советское казённое литературоведение, естественно, всегда бежало, как чёрт от ладана, а точнее — как вор от того, кого обокрал…
Многие советские литературоведы из идеологического желания непременно очернить Киплинга, намеренно спутали его взгляды с так наз «философией ницшеанства», игнорируя среди прочих тот факт, что Ницше, по сути дела, не столько философ, сколько, прежде всего своеобразный поэт. И спорить с ним с позиции политика нелепо. С ним следует разговаривать как с поэтом. В ещё большей степени относится это и к Киплингу.
Что касается того «ницшеанства», которое в СССР вульгарно приписывали поэту, так только одно стихотворение «Холодное железо», опровергает полностью и эту напраслину: Это стихотворение — по сути дела притча, жанр любимый поэтом. Рефрен — «Холодному железу подвластен род людской», — поэт шаг за шагом здесь опровергает, и всякий раз по-разному. То в строках его делается упор на отрицании железа, как орудия насилия, то важнее автору упор на слове холодное, когда он утверждает необходимость человеческого тепла в отношениях между людьми, а то — и вот так:
…Корона — тому, кто её схватил,
держава — тому, кто смел,
Трон — для того, кто сел на него и удержаться сумел?
«О, нет, — барон промолвил, — склонясь в часовне пустой
Воистину железу подвластен род людской:
Железу с Голгофы подвластен род людской!»
Впрочем, и Хемингуэя тоже в каком-то ницшеанстве обвиняли? И только потому, что его романтический герой, в противоположность таковому же «байронической породы», не плачет, не утопает в мрачности, оправдывая тем своё ничегонеделанье, а «делает своё дело» вопреки обстоятельствам и перебарывая их (Ну хотя бы Джордан — герой романа «По ком звонит колокол»)