Каждая минута жизни
Шрифт:
Тоня, конечно же, помнила героя своего небольшого очерка — симпатичного рослого парня Николая Пшеничного. Умеет и работать с огоньком, и футболист отличный. В заводской сборной играет. А писала она о Николае, когда он придумал хитрое приспособление к своему станку и сумел вдвое перекрыть плановое задание. Но самое толковое в парне то, что он не сделал из своего изобретения секрета, хотя, при существующих расценках, оно резко подбросило его заработок, за три сотни в месяц перевалило. Нет, он тут же принес свою выдумку начальнику цеха, чтобы тот обеспечил ею всех цеховых токарей. Молодец парень.
— Так что же с ним произошло? Он здоров? — с испугом спросила Тоня.
— Слава богу! — Кушнир встал из-за стола, подошел к окну, окинул хозяйским взглядом стены соседнего цеха. — Не умеем мы ценить людей. А когда случится беда — бьем в колокола!.. Однако я могу вам показать. Пойдемте.
Они спустились в цех, вышли через боковую дверь под тенистые тополя. Тоня увидела черные полосы на стенах, обгоревшие деревянные двери, выбитые стекла. Чувствовался еще запах гари. Пожар, как полагали, начался из-за электропроводки, огонь перебросился на складское помещение, а там были ценные деревянные формы, заготовки, лекала…
— Никто не заметил, когда началась беда, — рассказывал Кушнир. — Увидели, как пламя уже из окон рванулось. Ну, тут уж, сами понимаете, размышлять было некогда, мои ребята и кинулись в огонь. И первым среди них — Коля Пшеничный…
— В огонь? — ужаснулась Тоня.
— В самое пекло, — подтвердил Кушнир. — Стали вытаскивать кто что мог. Хватали прямо из огня. Меня-то самого здесь не было. Рассказывали, носились как дьяволы. А потом… — Кушнир сделал паузу, и его голос стал торжественно-печальным: — Пшеничный не выбежал из огня…
— Но вы же сами сказали, что жертв не было.
— Именно так, — вздохнул Кушнир и с силой ударил ботинком по обгорелой деревяшке. — Могла быть жертва! Но вынесли его в последний момент…
— Я всегда была высокого мнения о ваших рабочих, — сказала Тоня.
Они вышли во двор из помещения формовочного цеха, из черной вони, обгоревших досок, копоти. Был ясный солнечный день. Но Кушнир хмурился, поглядывал на журналистку, словно хотел что-то сказать, но не решался. Наконец бросил, вроде бы вскользь:
— Удивитесь, если я вам сообщу еще одну деталь. Знаете, кто вынес из огня Пшеничного? Мой заместитель Максим Заремба. Они враги лютые, непримиримые. А когда случилась эта история и стало ясно, что Пшеничный погибнет там, в огне, Заремба, не размышляя, бросился внутрь. Думали, что оба сгорят, — Кушнир нервно вытащил сигареты, закурил. — Вот как бывает, Антонина Владимировна.
Слова «враги лютые» насторожили Тоню. Вдруг вспомнилось все, что прочитала в письме анонимщика. Пришла-то ведь она сюда, чтобы поговорить о Зарембе. И когда она сообщила об этом Кушниру, тот почему-то отвел взгляд в сторону и нехотя сказал, что этого (он подчеркнул последнее слово) материала
У нее появилось непреодолимое желание поговорить с парнем. Чувствовала, что здесь есть какая-то тайна. И она должна ее раскрыть. Надо обязательно увидеть человека, который был спасен своим «врагом»… Понять, почему все-таки «враги»…
В комнате Пшеничного стояли три кровати. Двое ребят из вечерней смены сидели за столом, обложенные книжками, тетрадями, готовились, видно, к занятиям. Пшеничный лежал на кровати, глядя в потолок. Бледное лицо, глаза запавшие, сорочка расстегнута. Увидев корреспондентку, долго приглядывался, потом узнал и неприятно удивился:
— Вы? Ко мне, что ли?
— Я не надолго, Коля, — извиняясь за свое вторжение, отозвалась с порога Тоня.
Ребята за столом сразу вскочили, закрыли конспекты, книжки и вышли в коридор. Она присела к столу. Пшеничный демонстративно отвернулся в стене.
— Ну? — выдавил из себя хмуро. — Только я в герои не гожусь.
— Нет, вы — герой, вы — молодец! — более горячо, чем следовало, воскликнула Тоня.
— Да что вы говорите? — с иронией отозвался Пшеничный и сел на кровати, свесив ноги в носках. — Все там были, и я… У нас так положено. Хочешь — не хочешь, а иди со всеми. Вот я и полез. И дурак, конечно! У них там электропроводка на соплях. Скоро весь завод сожгут. А мы знаем и молчим. Герои…
Ее поразила его ожесточенность. Почему «хочешь — не хочешь»? Почему «дурак»? Не узнавала парня. Он запомнился ей простым, добрым, веселым, всегда готовым к шутке, к веселой болтовне. А здесь упрямство, откровенная отчужденность. Другой бы гордился тем, что сделал: бросился в огонь, показал высокий класс гражданского мужества… Нет, парня что-то грызло, и Тоня хотела, пыталась понять его настроение.
— Извините, Коля, вы, наверное, забыли, что я не так давно писала о вас. Может быть, я чем-то вас обидела в этом очерке? Не так описала вашу жизнь?
— Да все вы описали…
— Тогда расскажите мне, что тут было? Вообще, что нового в цехе?
Он долго молчал, и Тоня решила, что он уже не будет говорить. Но потом стал рассказывать вяло, будто у него болели зубы. В цехе ничего интересного, все, как обычно. Вкалывают как всегда. План в норме. Начальство грызется между собой, а им, работягам, из-за этого шишки.
— Начальство тоже разное бывает, — сказала Тоня.
— У нас одинаковое, — грубо бросил Пшеничный. — У нас товарищ Кушнир.
— Он же вас уважает. Даже любит.
— Любил волк кобылу.
— Ну, зачем вы так?
— Это уж мне одному известно — зачем, — с вызовом сказал Пшеничный. И вдруг наклонился к Тоне, уперся ей в лицо твердым недобрым взглядом. — Только не пишите больше в своих статьях, что товарищ Кушнир воспитывает товарища Пшеничного. Не нужно, чтоб меня кто-то воспитывал.
— А про других вы мне разрешаете писать? — приняла его вызов Тоня.
У Пшеничного сощурились глаза: он будто угадал ее мысли, о чем она хочет спросить. Ответил с внезапной горькой веселостью: