Каждый день самоубийство
Шрифт:
Равская поднялась, сунула руки в карманы распахнутой шубы, прошлась в раздумье по кабинету, глядя в пол, постояла у окна, вернулась к двери и наконец остановилась перед Деминым. Взгляд у нее был несколько оценивающий, будто она стояла перед прилавком магазина и прикидывала, не слишком ли дорога вещь, которая ей приглянулась? Не таясь, окинула взглядом одежду Демина, с застывшей ухмылкой посмотрела на помятый дешевенький пиджачок Кувакина, судя по всему, купленный случайно, по дешевке. И Демин неожиданно для себя втянул ноги под стол, чтобы спрятать свои
– По тысяче каждому, – сказала она четко и негромко.
– Не понял?
– Тогда по две. Каждому. Годится?
– Это вы нам предлагаете? – спросил Демин. – А за что?
– Две вещи, – спокойно сказала Равская. – Первое. Вы должны опустить в унитаз содержимое моей сумочки. Или взять себе. Дело ваше. И второе – вы не слышали этого слова... Щука. В остальном честно выполняйте свой гражданский долг. Я готова ответить и за смерть Селивановой. Разумеется, в той степени моральной вины, которая лежит на мне, как на человеке, старшем по возрасту, который должен был уберечь ее от необдуманного шага. И за то, что организовывала приятные вечера для этих застарелых дев. – Она презрительно кивнула в сторону двери, в которую недавно вышли Лариса, Зина, Галя.
– А за снимки? – спросил Демин.
– А за снимки пусть отвечает тот, кто их делал. Татулин.
– По две тысячи на брата, – задумчиво протянул Кувакин. – На двоих – четыре тысячи... Неплохо. Почти годовая зарплата, а, Коля? А если Татулин предложит нам тоже по две тысячи?
– Это уж вам решать, – ответила Равская таким тоном, будто бестактность Кувакина ее оскорбила. – Впрочем, пять тысяч он вам наверняка не предложит... А я... Я готова дать показания... и даже доказательства активной роли Татулина во всем этом деле. И снимки пусть остаются, коль уж они приобщены... Мне кажется, они достаточно полно отвечают на вопрос о причине самоубийства Селивановой.
– И за все это ответит Татулин? – уточнил Демин.
– А почему бы и нет? Он, бедняга, так устал в ежедневной беготне и суете! Пусть отдохнет годик-второй.
– Годиком-вторым ему не отделаться.
– Зачем нам об этом думать? – пожала плечами Равская. – Пусть решает наш народный, самый справедливый суд.
– Но Татулин тоже не будет молчать, не будет сидеть сложа руки, – заметил Демин. – И снимки он сделал все-таки в вашей квартире.
– Откуда мне знать, чем он занимался в моей квартире! Он выклянчил ключ, я по простоте душевной пошла ему навстречу... Я всегда знала его как приличного человека... Кто же мог подумать, что это развратная личность! Но это все неважно. Мы договорились? Пакетик в сумочке сам по себе стоит не меньше десяти тысяч... Я вам его дарю. А за Щуку пять тысяч.
– Соблазнительно, – покрутил головой Демин. – Видишь, Коля, на какой вредной работе мы с тобой сидим, какие невероятные перегрузки испытываем, в какое тяжелое стрессовое состояние может повергнуть предложение... Нам, Коля, надо за вредность молоко выдавать. Хотя бы по пакетику в день...
– Не меньше. Я бы и от двух не отказался.
– Можно и два, – согласился Демин.
– А если еще шестипроцентного по двадцать пять копеек за пакет, – мечтательно протянул Кувакин, – я бы никакой другой работы не хотел.
– Решайте, мальчики, решайте, – поторопила их Равская. – Могу даже помочь вам сбыть эту валюту. Хотя у вас и свои связи должны быть.
– Да, надо решать, – с сожалением сказал Демин. – Ирина Андреевна, вы по-прежнему не хотите давать показания без адвоката?
– Как?! Вы отказываетесь? – удивлению Равской не было предела. – Почему? Неужели вам так хочется посадить меня? За что? Что я вам сделала плохого? Ведь мы только сегодня познакомились! Нет, мы можем продолжить... Назовите свою цену! Давайте продолжим...
– Торговлю? – холодно спросил Демин. – Нет, Ирина Андреевна, пошутили, и будя. А то сейчас предложите по десять тысяч, и меня от волнения кондрашка хватит. А у меня жена, ребенок... Нет. И не уговаривайте. Я не могу так рисковать.
Равская с минуту смотрела на Демина со смешанным чувством недоумения и досады, потом в ней ослабло что-то, плечи опустились, и сразу стали заметны ее возраст, усталость, безнадежность.
– Я, кажется, понимаю, – проговорила она медленно. – Здесь, конечно, дело более чем личное... Дело не во мне и не в тех безобидных вещах, которыми мне пришлось заняться, чтобы прокормить себя...
– Надеюсь, вы жили не впроголодь? – спросил Демин.
– Еще этого не хватало! – вскинула тяжелый подбородок Равская.
Возвращался Демин последней электричкой. Освещенный желтоватым светом вагон был почти пуст. В одном его конце дремал захмелевший мужичонка в телогрейке, на соседней скамье военный читал газету, с трудом разбирая мелкий текст, а в тамбуре беспрерывно целовались парень с девушкой.
Снег перестал, потеплело, и теперь шел дождь, частый и стремительный. Демин представил себе, как несутся в темноте, в мокрой весенней темноте пустые вагоны электрички с рядами светящихся окон, несутся, как бы раздвигая струи дождя, и грохочут на стыках колеса, и загнанно кричит перед переездами сирена головного вагона. Представил, как затихает металлический грохот и наступает тишина. Такая полная сосредоточенная тишина, что слышен шелест капель в мокрых ветвях елей...
На своей платформе он сошел один и, не торопясь, направился к дому. Автобусы уже не ходили, прохожих он тоже не увидел. Издали Демин с огорчением отметил, что окна его квартиры погашены – значит, не дождались, легли спать.
Он бесшумно открыл дверь, разделся в тесной прихожей, повесил плащ в сторонке, чтобы не намокла одежда на вешалке. А когда, выпив пакет молока, уже шел в спальню, нечаянно наткнулся в темноте на стул и разбудил жену.
– А, это ты, – пробормотала она сонно. – Пельмени в холодильнике. И посади Анку на горшок, а то будет горе и беда...
– Посажу... Не привыкать.