Каждый его поцелуй
Шрифт:
– Крайне неприятная для меня ситуация, – продолжила она, не отвечая на вопрос, – поскольку я не выношу вида крови. Поднялся бы жуткий скандал из-за пятен на полу. Знаете, кровь с дерева не вывести, и меня бы мгновенно уволили за то, что я позволила застрелиться Дилану Муру.
В её грамотной речи, совершенно несвойственной уборщице, слышался лёгкий корнуолльский акцент. Юго-Запад Англии. Значит, он оказался прав. Тембр её голоса был насыщенным, низким и мягким, он пробуждал в мужчинах эротические фантазии. Как простая уборщица могла обладать таким голосом?
–
– Конечно, я знаю, кто вы. В конце концов, я же музыкант. Я видела, как вы дирижировали в Зальцбурге в прошлом году, поэтому сразу вас узнала.
Что за нелепица. Уборщицы не посещают концерты в Зальцбурге и не играют на скрипке. Должно быть, ему это приснилось. Но не успел он задать вопрос, чтобы прояснить ситуацию, девушка снова заговорила:
– Если вы покончите с собой, я потеряю работу, а без рекомендаций не смогу найти новую и стану нищей. Ваша смерть принесёт боль и другим. Как же ваша семья, друзья и знакомые? У владельца театра останется на руках бесполезная собственность, потому что никто не захочет взять её в аренду и уж тем более купить.
Пока она перечисляла последствия его самоубийства в довольно очевидной попытке заставить Дилана почувствовать себя виноватым, её голос начал терять для него своё очарование.
– Вашим родственникам, – продолжила она, – придётся не только горевать по поводу вашей смерти, но и жить с позором вашего самоубийства. Но, с другой стороны, ваши переживания важнее, и я уверена, что последствия, с которыми столкнутся другие люди, не имеют для вас ни малейшего значения.
Последствия, с которыми могли столкнуться другие люди, даже не приходили ему в голову, а осуждение, скрывающееся за притворным сочувствием этой дерзкой молодой особы, раздражало.
– Это моя жизнь, – заметил Дилан, хмуро глядя на неё. – Почему я не могу с нею покончить, если захочу?
Она посмотрела на него со сцены, выражение её лица стало ещё более серьёзным.
– Потому что это неправильно.
– В самом деле? И кто вы такая, чтобы читать мне нотации? Мой ангел-хранитель, моя душа, чёртова совесть?
– Это неправильно, – повторила девушка.
– Чёрт возьми, женщина, я имею право покончить с собой, если захочу!
Она покачала головой.
– Нет, не имеете. Вы можете понадобиться для каких-то важных свершений.
На этот раз Дилан всё-таки рассмеялся, и его резкий смех эхом разнёсся по театру.
– Для чего я могу понадобиться? Возможно, чтобы спасать девиц, попавших в беду? – Он откровенно насмехался над ней, высмеивал серьёзный тон её голоса, терпеливое выражение глаз. – Убивать драконов? Для чего я нужен?
– Не знаю.
Она сделала несколько шагов и спрыгнула со сцены в оркестровую яму, приземлившись рядом с Диланом. Засунув скрипку и смычок под мышку, девушка протянула руку и взялась за дуло пистолета. Она осторожно вытащила пистолет из его руки, как будто зная, что он не станет сопротивляться из страха её ранить, будто зная, что он не пойдёт на такой риск.
– Вам не кажется, что это бесполезно? – упрекнул он. – У меня дома ещё много пистолетов.
Она пожала плечами.
– У каждого есть свобода воли. Если вы снова попытаетесь покончить с собой, я не смогу вас остановить. Но я не думаю, что вы попытаетесь вновь.
Его удивил её деловой тон.
– Вы настолько в этом уверены.
– Уверена. Я слышала о вас достаточно. Вы не из таких людей. Совсем не из таких.
– Слышали обо мне? – Вопрос напрашивался сам собой. – И что же я за человек?
– Высокомерный, – тут же ответила она. – Настолько, что считаете, будто без вас мир музыки много потеряет. Упрямый. Одержимый. Ваша работа превыше всех и вся.
"Нелестное мнение, – решил он, – но абсолютно точное".
– К тому же вы сильный, – добавила она, – я думаю, вы найдёте в себе мужество жить дальше.
Он не знал, считала она так на самом деле или сказала это, чтобы заставить его передумать.
– Вы слишком много думаете для уборщицы.
Она проигнорировала это заявление.
– Теперь, когда худший момент позади, вы найдёте всевозможные оправдания, чтобы не прибегать к самоубийству, дабы прекратить страдания.
Дилан не нуждался в разговорах о своих страданиях.
– Вы ничего обо мне не знаете, кроме того, что слышали. Вы даже не знаете причин моего выбора.
– Не существует оправданных причин для самоубийства.
Её нравоучительная прямолинейность начинала приобретать характер проповеди.
– Бесспорно, ваше мнение основано на многолетнем опыте, – парировал он.
Девушка отвела взгляд.
– Почему? – пробормотала она раздражённо, почти яростно. – Почему все вы так жутко мучаетесь?
Дилан выгнул бровь в недоумении от вопроса и тона её голоса.
– Все мы? – переспросил он.
– Творческие люди. Музыканты, актёры, художники, поэты, композиторы. В этом нет необходимости, знаете ли.
– Вы сама музыкант.
– Я всего лишь профессионально играю. Я не виртуоз. У меня нет выдающегося таланта. – Она снова посмотрела ему в лицо, и Дилан понял, что эта женщина и её глаза ещё долго будут преследовать его во сне. – В отличие от вас, – проговорила девушка. – Вас можно считать великим.
– Всё это в прошлом. Я никогда больше не буду писать музыку.
Она не стала спрашивать почему. Её губы растянулись в довольно ироничной, кривой ухмылке.
– Будете. Когда-нибудь.
Она понятия не имела, о чём говорит, но прежде чем Дилан успел возразить, девушка отвернулась. Вытащив скрипку и смычок из-под мышки, она поднялась по ступенькам из оркестровой ямы на сцену, остановилась и посмотрела на него.
– Погасите лампы, когда будете уходить, хорошо?
Девушка направилась к левой кулисе, откуда вышла до этого. Не двигаясь, Дилан смотрел ей вслед и задавался вопросом, не попал ли он в какой-то странный сон.