Каждый год, в сентябре…
Шрифт:
Она вздрогнула от резкого, а главное, неожиданного звонка телефона. «Кто бы это мог так поздно?» – подумала она, снимая трубку.
– Я знал, что вы не спите, – торопливо сказал Сережин голос, и Анна Павловна только теперь с удивлением отметила его сегодняшнее поведение – тихое и немногословное.
– А если я спала? – спросила она, улыбнувшись.
– Нет, нет, – заторопился Сережа, – я понимаю,
– Что ты, Сережа! – удивилась Анна Павловна. – Я так хлопотала, наконец добилась, ты же прекрасно знаешь… И вдруг!
– Но как же вы, Анна Павловна! – воскликнул он.
– «Дневные раны сном лечи, а завтра быть чему, то будет», – продекламировала она. – Ты помнишь Тютчева?
– Вы же смеялись сегодня над ним, – в отчаянии произнес Сережа.
– Приходи, дружок, завтра, – сказала Анна Павловна, – если сможешь, конечно, – она слышала приглушенное дыхание Сережи в трубке, – и мы проводим их вместе.
Он молчал.
– Слышишь? – спросила она.
– Слышу, – отозвался Сережа. – Но как же вы, как же вы? Я бы не смог.
– Я слишком стара, Сережа, – ответила Анна Павловна. – Я страдала уже немало. Я обязана пережить еще это. Последнее. Ты понимаешь?
– Я с вами согласен, – сказал Сережа медленно, – сам желал этого, но все так неожиданно.
Они простились, Анна Павловна отошла от телефона и села на стул возле пианино. Как это сказала она? «Потери всегда неожиданны». Вот она и назвала это потерей… Уйдут картины. Уйдут письма. Потом, возможно, уйдут остальные полотна – в другие музеи. Наконец, придет день, когда она останется одна в квартире с голыми стенами. Она будет лежать на своей кушетке, разглядывать обои с невыцветшими квадратами, прикрытыми прежде холстами, и будет страдать, как страдал Костя. Стены, голые стены… Умом она понимает справедливость сделанного, может даже сказать спасибо сама себе, но душой…
Картины были продолжением Кости, продолжением их общей жизни, а теперь она останется одна, совсем одна…
Анна Павловна облокотилась о крышку пианино, потом откинула ее. Провела пальцами по клавишам и
Она пела этот романс давно, в каком-то спектакле, и вдруг он вырвался из памяти – почему именно этот? Да, кстати! Она встрепенулась, взглянула на свое отражение в пианино, – ну, конечно, это тоже Тютчев. И стихи посвящены К. Б., баронессе Крюденер, в которую он был влюблен, а она вышла замуж за другого…
Тут не одно воспоминанье, тут жизнь заговорила вновь, – И то же в вас очарованье, и та ж в душе моей любовь!..Струна тихо звенела в ночной тишине. Анна Павловна вновь припомнила то, первое, стихотворение, особенно строчку, над которой смеялась: «Живя, умей все пережить…» Вот и Тютчев противоречил себе. Чего ж удивительного, если противоречит она? Да полно, противоречит ли?
Анна Павловна подошла к помутневшему, старому зеркалу в простенке и увидела за стеклом худую старуху с венчиком седых косичек на голове, в длиннополой ночной рубахе, в стоптанных шлепанцах. Она приблизила лицо к своему отражению и неожиданно подмигнула сама себе.
Это рассмешило ее, она отошла от зеркала, приблизилась к стопе стоявших у шифоньера картин, встала возле них на колени, дрожащей рукой, словно по лицу, провела по изображению. Это была сирень, крупные фиолетовые гроздья. Костя любил эту вещь, и искусствовед сразу отобрал ее для музея. Анна Павловна вновь отдернула руку, прикрыла глаза и заплакала.
Она хотела вновь протянуть руку к сирени, сорвать счастливый цветок с пятью или шестью лепестками, положить его в рот и ощутить горьковатый вкус – так полагается по примете, – но не могла…
Комментарии
Каждый год в сентябре… – Впервые в журнале «Молодая гвардия», 1975, № 10. Включен в книгу: Каждый год, в сентябре… Рассказы. Б-ка «Огонек», 1976, № 42. М., «Правда».