Каждый умирает в одиночку
Шрифт:
— Учиться? Опять ходить в школу? Дураков нет. Да и стар я для этого. У меня уже две девочки были.
Ее передернуло, но в следующее мгновение она взяла себя в руки. — А как ты думаешь, — возразила она, — мастер или техник может когда-нибудь совсем доучиться? Они все учатся и учатся: кто в университете, кто на вечерних курсах.
— Знаю! Все знаю! Все это на любом столбе написано. «Вечерние курсы для квалифицированных электротехников», — он вдруг заговорил правильным немецким языком; — «Основы электротехники».
— Вот видишь, — воскликнула
Он снова широко открыл глаза и смотрел на нее испытующе и вместе с тем недоверчиво.
— Ты к чему клонишь? Чтобы я вернулся к своим и ходил в Берлине в школу? Или собираешься засадить меня в приют?
— Ничего подобного! Я думаю, не взять ли тебя к себе. А тогда и сама буду с тобой заниматься и еще один мои друг.
Он попрежнему смотрел недоверчиво. — А какая тебе с того прибыль? Ведь я тебе чорт-те сколько стоить буду, — и еда, и башмаки, и книги и все прочее.
Я не знаю, поймешь ли ты меня, Куно. У меня был когда-то муж и два мальчика. Я их потеряла. И теперь я совсем одна, только и есть у меня, что этот друг!
— Тогда у тебя и ребенок народится.
Она покраснела, она, стареющая женщина, покраснела под взглядом четырнадцатилетнего парнишки.
Нет, у меня не может быть детей, — сказала она и решительно взглянула на него. — Но для меня было бы радостью, если бы ты стал кем-нибудь, инженером по автомобилям или авиаконструктором. Для меня было бы радостью сделать из такого мальчика, как ты, что-нибудь путное.
— Ты, верно, считаешь, что я — последняя сволочь?
— Тебе и самому ясно, что сейчас ты немногого стоишь, Куно.
— Что правда, то правда!
— И тебе не хочется стать другим?
— Хочется-то хочется, да…
— Ну что?..
— А ну как я тебе скоро надоем! Я не люблю, когда меня выгоняют, я лучше сам уйду!
— Ты можешь уйти от меня, когда угодно, я тебя держать не стану.
— Не врешь?
Не вру! Даю тебе слово, Куно. У меня ты будешь свободен.
Да, только если я буду у тебя, меня надо заявить, а тогда мои старики узнают, где я. И уж они мне дня здесь законно прожить не дадут.
— Если у вас дома такая жизнь, как ты рассказы-ваешь, тебя никто не заставит вернуться. Возможно даже, мне тогда передадут все права, и ты будешь совсем моим мальчиком…
Мгновенье они смотрели друг на друга. Ей показалось, что в равнодушном синем взгляде зажегся мимолетный огонек. Но тут мальчик положил руку под голову, закрыл глаза и сказал: — Ну, ладно. Пока что я малость посплю. А ты ступай к своей картошке.
— Ну, Куно! — воскликнула она. — Должен же ты ответить на мой вопрос.
— Должен? Никто никому ничего не должен.
С минуту она в недоумении смотрела на него, затем усмехнулась и принялась за прерванную работу.
Она усердно копала и полола, но теперь она делала это машинально.
Однако и после этого она не стала внимательной. Она все думала о том, что, пожалуй, лучше будет, если ничего не выйдет с этим испорченным мальчишкой. Сколько любви и труда вложила она в Карлемана, а что получилось из ее любви и труда, и при этом в детстве он не был испорченным. И вот теперь ей вздумалось заново переделать четырнадцатилетнего сорванца, который презирает и жизнь и людей? Что она себе вообразила? Кстати, и Киншепер ни за что не согласится…
Она оглянулась на спящего мальчика. Но его уже не было на месте, в тени на опушке леса лежали только ее вещи.
Ну и прекрасно! подумала она. Он сам избавил меня от всяких решений. Удрал! Тем лучше.
И она гневно всадила мотыгу в землю.
Но не прошло и минуты, как она обнаружила, что Куно-Дитер прилежно выпалывает сорную траву на другом конце картофельного поля и складывает ее сбоку в кучки. Шагая по бороздам, она добралась до него.
— Выспался? — спросила она.
— Не могу спать, — ответил он. — Ты мне совсем задурила голову. Надо подумать.
— Думай, сделай милость. Только не воображай, что ты должен на меня работать.
— На тебя! — трудно себе представить, сколько презрения вложил он в эти два слова. — Просто так думать легче, и потом мне это нравится. А то — сказала, на тебя! За твои паршивые бутерброды, что ли?
И фрау Клуге снова с тихой усмешкой вернулась к работе. Конечно же, он делал это для нее, хотя не хотел сознаться даже самому себе. Теперь она уже не сомневается, что в обед он пойдет с нею, и все предостерегающие голоса сразу же потеряли всякое значение.
Закончив работу раньше обычного, она опять подошла к мальчику и сказала: — Куно, я иду обедать. Если хочешь, пойдем со мной.
Он выдернул еще несколько сорных трав и оглядел очищенный участок поля: — Порядочный кусок я выполол! — сказал он довольным тоном. — Конечно, я вырвал только крупный сорняк, для мелкого надо еще раз пройтись мотыгой, она лучше приберет.
— Правильно, — сказала фрау Эва. — Вырывай только крупный сорняк, с мелочью я сама справлюсь.
Он снова искоса посмотрел на нее, и она убедилась, что его синие глаза могут глядеть и плутовато.
— Ты это на что намекаешь? — осведомился он.
— Думай, как хочешь. Никаких намеков тут нет.
— Тогда дело другое!
На пути домой она остановилась у небольшого, но быстрого ручейка.
— В таком виде мне не хотелось бы вести тебя в деревню, Куно, — сказала она.
Он сразу же насупился и недоверчиво спросил: — Стыдишься меня?
— По мне, иди таким, — ответила она. — Только если ты хочешь остаться в деревне, так живи там хоть пять лет и ходи франтом, крестьяне никогда не забудут, в каком виде ты явился к ним. Свинья свиньей, сущим босяком, — и через десять лет припомнят.