Каждый умирает в одиночку
Шрифт:
Эту тишину, как первый вестник тревоги, нарушил неведомый верзила; войдя, он заявил фрау Гэберле: — Послушайте-ка, у вас там на витрине попугаи. Сколько стоит парочка? Но только непременно самца и самку, я всегда за парочки… — Тут Боркхаузен сделал крутой поворот и с притворным удивлением, причем явно подчеркивая эту притворность, воскликнул, обращаясь к Энно, как раз пытавшемуся ускользнуть в комнату за магазином: — Оказывается, это все-таки ты, Энно! А я-то говорю себе, я гляжу, я раздумываю — не может быть, чтобы это был Энно, чего ему тут делать, в этакой зоолавчонке? И оказывается,
Энно, уже взявшийся за дверную ручку, так и окаменел на месте, не в силах ни удрать, ни ответить.
Фрау Гэберле уставилась во все глаза на верзилу, столь приветливо обращавшегося к Энно, губы ее дрожали, ноги подкашивались. Так вот она все-таки эта опасность, значит, Энно ни в чем не солгал ей, рассказывая о преследовании гестапо. Ибо в том, что этот человек с трусливым и наглым лицом — шпион гестапо, в этом она не сомневалась ни одного мгновения.
Но теперь, когда опасность стала действительностью, дрожало только тело фрау Хете. Дух ее был спокоен, и дух этот говорил: сейчас, в минуту опасности, ты не имеешь права бросить Энно на произвол судьбы, какой он там ни на есть.
И сказала фрау Хете человеку с колющими и бегающими глазами, она сказала этому человеку, который явно был переодетым полицейским: — Может быть, выпьете чашечку кофе с нами? Кстати, как вас зовут?
— Боркхаузен, Эмиль Боркхаузен, — представился шпик. — Я старинный приятель Энно по спорту. Что вы скажете, фрау Гэберле, насчет того, как он вчера вечером здорово хапнул на Адебаре? Мы встретились с ним в беговом кабачке — разве он вам не рассказывал?
Фрау Хете бросила быстрый взгляд на Энно. Он всё еще стоял, держась за ручку двери, в той же позе, в какой его- застиг приятельский оклик Боркхаузена. Энно казался теперь воплощением беспомощного страха; нет, он ничего не сообщил ей об этой встрече, со старым знакомым, он даже уверял, что никаких знакомых не видел, значит, он опять-таки налгал ей — и очень во вред себе, ибо теперь вполне ясно, каким образом этот шпик установил, что Энно прячется у нее. Скажи он тут же вчера вечером об их встрече, его еще можно было бы куда-нибудь отправить…
Но сейчас не время препираться с Энно Клуге и упрекать его за ложь. Сейчас время действовать. И поэтому она повторила: — Так давайте выпьем чашечку кофе, господин Боркхаузен, в эти часы покупателей бывает не так много. Ты, Энно, присмотри в магазине, а мы с твоим другом потолкуем…
Фрау Хете уже не чувствовала дрожи в теле. Она помнила только об одном, как тогда все это вышло с ее Вальтером, и воспоминания придали ей силы. Она знала, что таких людей, как этот шпик, не проймешь ни слезами, ни жалобами, ни призывами к состраданию, у них нет сердца, у этих поставщиков для виселиц Гитлера и Гиммлера. А если и можно тут чего-нибудь добиться, для этого надо быть смелой, не струсить, ни в каком случае не пугаться.
Ведь они воображают, что все немцы такие же трусы, как Энно, но она не такая, нет она, фрау Хете, не такая.
И вот она своим спокойствием добилась того, что оба они беспрекословно ей подчинились. Уходя в комнату, она добавила: — И никаких глупостей, Энно! Не вздумай удрать — это бессмысленно! Не забудь, что твое пальто
— Вы разумная женщина, — заявил Боркхаузен, усаживаясь за стол и глядя, как она наливает ему чашку кофе. — И вы решительная женщина, а я бы ни за что не подумал, когда вчера вечером вас в первый раз увидел.
Их взгляды встретились.
— Хотя, конечно, — торопливо добавил Боркхаузен, — вчера вечером вы тоже вели себя решительно, когда он елозил перед вами на коленках, а вы захлопнули дверь у него перед носом. Вы, верно, всю ночь так и не отперли ее, или…
При этом бесстыдном намеке щеки фрау Хете чуть порозовели, значит, вчерашняя постыдная и гнусная сцена имела даже свидетеля, и притом такого отвратительного! Но она быстро овладела собой и сказала: — Я полагаю, что и вы человек разумный, господин Боркхаузен, поэтому давайте не будем говорить о вещах второстепенных, а только о деле. Я полагаю, что у нас с вами может получиться деловой разговор.
— Может быть… может быть, конечно, — поспешил согласиться Боркхаузен, невольно оробев перед темпами, какие развивала эта женщина.
— Итак, вы хотите, — продолжала фрау Хете, — купить пару попугаев, полагаю, чтобы их потом выпустить на волю? Ведь если попугаи будут и дальше сидеть в клетке, им от этого никакой пользы не будет.
Боркхаузен почесал затылок. — Фрау Гэберле, — начал он наконец, — насчет попугаев — это для меня слишком мудрено. Я человек простой, вероятно, вы гораздо хитрее. Надеюсь, вы меня не надуете?
— А вы меня?
— И в мыслях нет! Я буду с вами совершенно откровенен. Я расскажу вам все как есть, всю правду. Гестапо поручило мне, комиссар Эшерих поручил — вы знаете, кто это? — Фрау Хете отрицательно покачала головой. —
Так вот, мне поручили выяснить, где прячется Энно. Больше ничего. Почему и зачем, я понятия не имею. И вот что я вам скажу, фрау Гэберле, я ведь совсем простой человек, с открытой душой…
Он наклонился к ней, она увидела его глаза, они были колючими. И тут же он отвел взгляд, взгляд простого человека, с открытой душой.
— Меня это поручение удивило, фрау Гэберле, скажу вам откровенно. Ведь мы оба с вами знаем, что Энно за человек, это же просто мразь, в голове у него ничего нет, так кое-какие мыслишки о скачках, о бабье. И вот за этим-то Энно теперь гоняется гестапо, да еще политический отдел, где чуть что, так сразу же — государственная измена, и голову долой. Мне это непонятно, а вам?
Он вопрошающе посмотрел на нее. Снова их взгляды встретились, и опять произошло то же самое. Он не мог смотреть ей в глаза.
— Продолжайте, господин Боркхаузен, — сказала она, — я вас слушаю.
— Разумная женщина! — кивнул Боркхаузен. — Чертовски разумная женщина и твердая. Это вчерашнее ползанье…
— Мы решили говорить только о деле, господин Боркхаузен!
— Ну да, разумеется! Вот я — честный, искренний немец с открытой душой, и вы, может, будете удивлены, как это я служу в гестапо. Так нет, фрау Гэберле. Не служу я в гестапо, я только иногда работаю для них. Ведь человеку жить нужно, верно? А у меня пятеро сорванцов, старшему всего тринадцать. И всех я должен прокормить…