Казна императора
Шрифт:
Подозвав Сатикова, который после верховой прогулки едва слез с лошади, Седлецкий взял у него карту, сопроводительную записку и углубился в их изучение. Судя по всему, связывающим звеном для обоих масштабов была та самая звериная тропа, по которой они и добирались сюда.
Еще раз внимательно прочитав расшифрованную записку и снова глянув на план, Седлецкий обратил внимание, что там помечен квадратик строения, не упоминавшийся в описании. Теперь, добравшись до места, таиться от кого-либо из спутников было смешно, и Седлецкий, отбросив всякую конспирацию, прямо обратился к китайцу:
—
— Не, капитана, — глаза китайца сразу превратились в узкие щелочки. — Домов нету, фанза была, там дальше…
Проводник неопределенно махнул рукой в сторону, но Седлецкий, отлично понимая, что поиски так и так с чего-то начинать надо, коротко приказал:
— Веди туда!
Отряд снова углубился в тайгу, и примерно минут через сорок Че-Юнь вывел колонну на другую поляну. Дождавшись, когда Седлецкий подъехал к нему, проводник показал на убогое строение, полускрытое деревьями.
— Вот, капитана, пришли.
Седлецкий присмотрелся внимательнее. Звериная тропа вывела их к явно брошенной охотничьей фанзе. Крыша ее покосилась, и только поднятая на столбы кладовая, устроенная рядом, выглядела целой. Оба эти сооружения привлекли внимание Седлецкого, и сразу заметивший это китаец принялся пояснять:
— Там, капитана, раньше охотники были. Шкурку клали, панты…
Но Седлецкий уже не слушал проводника. Возникшая подспудно мысль внезапно приобрела ясность, прямоугольнички плана замаячили перед глазами, Седлецкий поспешно развернул карту и наконец-то все понял. Расстояние между нарисованными квадратиками, обозначившими фанзу и кладовую, давало главное — масштаб.
Оторвав взгляд от карты, Седлецкий совсем другими глазами посмотрел на поляну и приказал:
— Товарищи! Всем искать зарубки!
Поняв, что наконец-то они добрались до места, стрелки спешились и, привязав лошадей, начали тщательно осматривать стволы деревьев, окружавших поляну. Сначала ничего не попадалось, но вот один стрелков, зашедший чуть глубже, весело крикнул:
— Есть!
Теперь, когда стало ясно, где искать, остальные зарубки нашли быстро. Их было всего четыре — крестообразные, нанесенные низко, у самого комля, они были почти незаметны и очень походили на следы топора, оставленные лесорубом.
Как только зарубки были найдены, Седлецкий первым делом сориентировал план. Потом, пользуясь указаниями сопроводительной записки, приказал растянуть между оставленными метками две заранее припасенные веревки, и они, образовав косой крест, пересеклись почти на середине поляны.
Дальше все было ясно. Азартное нетерпение охватило всех, и, забыв про усталость, стрелки, сняв с вьюков лопаты, принялись поспешно рыть в указанном месте. Уже через четверть часа, когда землекопы углубились чуть ли не на метр, первая лопата звякнула о металл. Еще десяток энергичных гребков, и перед взором столпившихся над только что вырытой ямой людей возникла крышка окованного железом ящика.
Чикин не в силах сдержать нетерпения спрыгнул в яму, руками разрыл с одной стороны землю и, ухватившись за вкрученное сбоку кольцо, рванул. Приржавевшие петли взвизгнули, крышка пошла вверх, и,
К своей неожиданной популярности Тешевич остался, в общем-то, равнодушным и менять устоявшийся жизненный ритм вовсе не собирался. Больше того, всегдашняя апатия навалилась на него с новой силой, чему, пожалуй, немало способствовала экстравагантная выходка пани Стефании.
Поручик не только ни к кому не поехал с визитами, а наоборот, сидел в своей усадьбе, как барсук, до тех пор, пока однажды управляющий пан Врона не привез из города письмо. Штемпель был варшавский, и Тешевич целую минуту не решался вскрыть конверт. Наконец он взял нож, сорвал заклейку и радостно вздрогнул. Да письмо было от наконец-то давшего о себе знать Сашки Яницкого!
В первый момент Тешевич даже не понял, о чем пишет друг, но по мере того, как поручик второй и третий раз пробегал глазами строчку за строчкой, его все более охватывало беспокойство. Уж очень странным был тон письма, и за короткими, порой шутливыми фразами угадывался какой-то непонятный надрыв.
Дочитав густо исписанный листок, Тешевич, не выпуская письма, положил руки на колени и задумался. Слишком хорошо он знал Сашку Яницкого, чтобы не понять главного — там что-то случилось. И если уж Сашка ни единым словом не коснулся истинной причины, вывод для Тешевича был однозначным — надо ехать. Приняв решение, поручик подошел к столу, не садясь, набросал на листке короткую фразу и вышел из кабинета.
В столовой, прежде чем сесть за стол, где его уже ждал приглашенный к обеду пан Пенжонек, Тешевич протянул ему аккуратно сложенный листик.
— Не откажите в любезности… Пошлите кого-то в город, телеграмму надо отправить.
— Телеграмму? — переспросил Пенжонек и, принимая листок, внимательно посмотрел на Тешевича. — Куда?
— Пану Яницкому. В Варшаву, — ответил Тешевич и, чтобы избежать ненужных расспросов, весело добавил: — Думаю немного развлечься…
— Ну наконец-то, сколько можно сиднем сидеть! — Пенжонек расплылся в улыбке и тут же деловито спросил: — Когда едете?
— Да уж если решил… — Тешевич секунду подумал. — Пожалуй, завтра.
Несмотря на телеграмму, Яницкий встречать Тешевича не пришел, и сколько не вглядывался поручик в перронную суматоху, Сашки нигде не было. Уяснив это, Тешевич поначалу рассердился, но, выбираясь из вокзальной сутолоки, несколько остыл, и странное невнимание, наложившись на тон письма, заставило поручика всерьез обеспокоиться. Теперь Тешевичу было не до всяких там пустяков и, свистнув первого попавшегося «ваньку» [48] , он велел гнать по знакомому адресу.
Еще в дверях, увидав физиономию низко кланявшегося лакея, поручик коротко бросил:
48
«Ванька» — (здесь) городской извозчик.