Казначей общака
Шрифт:
Для многих он пример стопроцентного отрицалы. На него равняется молодняк. И никому невдомек, что его вылепили в оперчасти, убирая с его дороги блатных, которые могли бы составить ему конкуренцию.
Для администрации важно иметь карманного смотрящего, который способен искоренить бунт в корне и ни при каких обстоятельствах не станет «размораживать» зону.
Щекотливость ситуации заключалась в том, что он обязан быть хорошим для обеих сторон: понемногу сдавать хозяину своих, а для сидельцев организовать дорогу. Следовательно, он вынужден ходить по лезвию. Но именно такая игра Шельме нравилась больше всего. Она заставляла кровушку двигаться интенсивнее,
Но с некоторых пор хозяин колонии полковник Глеб Иванович Ковров использовал его таланты и в другом качестве…
– Как всегда, по полной? – дружески поинтересовался хозяин, извлекая из сейфа пузатую бутылку, наполовину порожнюю.
– Не откажусь, – довольно осклабился Шельма, показав золотые зубы. Полковник налил рюмку до самых краев.
Шельма не без сожаления подумал о том, что пока поднесет выпивку ко рту, то перепачкает дорогим коньяком не только пальцы, но и стол. Он всякий раз сдерживался, чтобы не слизать с ладони пахучую, чуть сладковатую на вкус жидкость. Слегка наклонившись, он вдохнул горьковатый запах и восторженно протянул:
– Ах, хорош коньячок! Душа так и поет.
Полковник сидел напротив в удобном кресле, расслабленно, чуток развалясь, как и подобает хозяину, осознающему собственную силу. У любого, кто перешагивал порог строгого, безо всяких излишеств кабинета, возникало невольное желание потоптаться у порога. Что уж говорить о заключенном, приученном к постоянным ударам судьбы.
Но Шельма держался молодцом, как будто он был едва ли не вторым человеком во всей колонии. Подобное поведение подкупало и даже забавляло полковника, но не более того. При желании он мог растереть Шельму между пальцами.
Шельма полковника не любил. Но это была не вражда, которая обыкновенно разделяет заключенного и дубака, а нечто большее, находящееся на подсознательном уровне.
Глеб Иванович брал от жизни все. Причем всегда самое лучшее: красивейших женщин, лучшие вина, и, презрев российские курорты, дважды в год отправлялся в экзотические страны.
А смотрящий колонии вынужден был перебиваться каким-то случайным пойлом, напрочь позабыть, как пахнет настоящая женщина, и довольствоваться лагерными пидорами. И самая большая ласка, на которую он может рассчитывать, так это обтирание крайней плоти вафельным полотенцем каким-нибудь очень старательным «петушком».
Пропасть между хозяином и смотрящим была куда существенней, чем перепад между высочайшей вершиной и глубинным разломом. Это сквозило в каждом жесте полковника, читалось по хозяйским глазам, но полковник был умен, чтобы не подчеркивать это. Шельма был ему нужен.
– Ну давай по первой, – объявил полковник.
Глеб Иванович никогда не чокался, даже этим он давал понять, что каждая птичка должна сидеть на жердочке, отведенной ей судьбой. Планида у каждого своя. Все выходило естественно, не выпирало на поверхность, но презрение было заметно даже в движении пальцев.
Выпили, громко крякнув. Закусили дорогими шоколадными конфетами. Еще одна деталь, отличающая полковника от обычных выпивох. Ни колбаски тебе, ни сальца, нет даже огурчиков с рассолом, зато стол украшает какая-то восточная сладость, от которой только глотка слипается. Наверняка вычитал рецепт где-то в модном журнальчике и решил на собственной шкуре испробовать. Только на хрена такие новшества в колонии? Лагерник
Стараясь не обидеть хозяина, Шельма, отломив кусок пористого шоколада, положил его на язык и долго не решался проглатывать, как будто это была ампула с цианистым калием. Полковник наблюдал за вором с хитрым прищуром хладнокровного удава, готового в любую секунду проглотить намеченную жертву.
– Ну что, наливаю по второй? – выжидательно посмотрел полковник на Шельму, чуть скривившись в злодейской улыбке.
Ответ он знал прекрасно, но ему небезынтересно было наблюдать за своим «гостем».
– Почему бы и нет, если сам начальник колонии угощает, – посмотрел Шельма на бутылку, из которой тоненькой струйкой в высокую рюмку струился коньяк.
Шельма едва не чертыхнулся, увидев на столе влажное пятно. На пролившиеся капли он смотрел почти с суеверным ужасом, как будто из бутылки вытекала не сорокаградусная жидкость, а его собственная кровь. Ну что за дурацкая привычка лить через край! Коньяк нужно наливать на три четверти, чтобы удобно было не только вдыхать аромат, но и наблюдать на свету за искорками, мерцающими в недрах светло-коричневой жидкости. Однако замечания полковнику не сделаешь, приходится лишь вымучивать из себя поощрительные полуулыбки.
Не любить Глеба Ивановича причин у Шельмы было предостаточно.
Не разбрасываясь лишними словами, выпили по второй. Хотелось чего-нибудь более существенного, колбаски, например, но ведь не попросишь, не ресторан же, в конце концов, а чалка!
В голове радостно загудело, хотелось приятного продолжения, но полковник неожиданно закрутил пробку и убрал бутылку в сейф. Шельма заметил, что на нижней полке лежал «макаров» в кобуре. Мозг прожгла шальная бесшабашная мысль: а что, если донышком стакана пробить Глебу Ивановичу темечко, выхватить пистолет и попытаться удрать через ворота? От смелой идеи пришлось так же мгновенно отказаться: вряд ли его выпустят живым, даже если удастся взять в заложники хозяина.
Лязгнул замок. Сейф закрылся. Накрепко.
– Сколько тебе сидеть? – неожиданно повернулся полковник, как будто рассчитывал увидеть Шельму прямо за своей спиной.
Улыбка Шельмы мгновенно смялась. Глебу Ивановичу нравилось задавать во время каждой встречи один и тот же вопрос, словно он страдал старческим маразмом. Шельма знал, что это не более чем игра, при желании полковник мог цитировать из его личного дела целые страницы, что с успехом демонстрировал не однажды. Просто ему нравилось еще раз показать свою абсолютную власть.
– Ведь спрашивал же уже, Глеб Иванович, – капризно надулся Шельма, – еще в прошлый раз. Восемь лет отмотал и еще семь осталось.
– А ты, я вижу, обидчивый, – вновь устроился в привычном кресле полковник. – И сколько же тебе будет, когда выйдешь? – так же беззаботно поинтересовался он.
Подобный вопрос тоже звучал, правда, не в прошлый раз, но тем не менее Глеб Иванович должен был помнить ответ:
– Сейчас мне тридцать четыре, когда выйду, будет сорок один.
– Не старый, конечно, – согласился полковник. – Впереди как минимум двадцать лет радостной жизни. Еще бабенку можешь молодую взять, даже детишек настрогать. Только ведь в жизни получается все не так, как мы планируем. Раскрутиться ведь можешь по новой, а на старости лет сидеть за колючкой горько. – По тому, как на него смотрел хозяин, Шельма понимал, что сейчас начался разговор, из-за которого он оказался в кабинете начальника колонии.