Казус Белли
Шрифт:
– Мы-то знаем, как ценили конструктора Ланецкого в его КБ – продолжил водитель
– И поэтому послали на лесоповал?
– Согласен, это было неразумно…
"Неразумно"? То есть инженеров-конструкторов следовало беречь, а, скажем, смазчиков-железнодорожников, таких, как дед Панас, можно было посылать на вечную мерзлоту пачками? Впрочем, деда не послали на лесоповал, его застрелили агенты ГПУ, когда он был в гостях, в недалеком от Казатина винницком селе. В тот страшный день дед пытался спасти от ареста кума, которого вытаскивали из хаты за полмешка хлеба, спрятанного для голодающих
– Скажите, Сева, вы патриот?
А вот этот вопрос Вячеслава Евгеньевича застал его врасплох. Какого патриотизма они от него ожидают, и по отношению к какой стране? Может быть, к СССР? К той стране у него было немало претензий, но, если бы снова случилось неизведанное им 22-е июня, он бы, пожалуй, первым взял винтовку. Впрочем, какие могут быть претензии к покойнику.
– Речь идет о стране, в которой вы родились – развеяли его сомнения.
Стало предельно ясно, что на сине-белой куртке весельчака Лени не хватает красного, революционного, цвета. Но каков Таразов! Вряд ли он не был в курсе, что его хозяева (а речь явно идет именно о хозяевах) – "москали". То ли он не слишком страдал украинским патриотизмом, то ли его сильно приперло. Скорее всего, второе.
– Давайте, если можно, без сантиментов – проворчал он – Вы вряд ли представляете, как быстро избавляешься от них в лагерях. Так что именно вам от меня надо?
– Вот это воистину деловой разговор – неестественно бодро вскричал водитель.
Его коллега заметно поморщился, "добрый следователь" явно переигрывал.
– Мы хотели бы, чтобы вы согласились сотрудничать с нами в восстановлении двигателя Райхенбаха – сухо произнес он.
– Причем совершенно добровольно – добавил Леня, вызвал этим еще одну гримасу на лице соратника.
– Зачем? – это был не праздный вопрос, ему действительно хотелось бы знать.
"Москали" переглянулись. Было очевидно, что честный ответ они не дадут. Однако и уклончивый ответ тоже мог дать пищу для размышлений. Именно такой ответ и последовал из уст Вячеслава Евгеньевича.
– Разве вам, Сева, не хочется чтобы ваша Родина, Россия, стала экономически мощной державой? – спросил он.
Вопрос был провокационным, и ему сразу захотелось вытянуться в струнку и громогласно заявить: "Хочу, всемерно хочу!". Этого он, разумеется, не произнес и правильнее всего было бы промолчать, но у него непроизвольно вырвалось:
– Экономически?
– В основном экономически – последовал уклончивый и, в то-же время, предельно ясный ответ.
– И что, без меня никак? – этот вопрос был, наверное, лишним.
– Не то чтобы совсем уж никак, но лучше с тобой.
Переход на "ты" ничего хорошего не обещал, так оно и оказалось. После недолгой паузы последовало:
– Поверь мне, так будет лучше для всех: и для нас, и для тебя и, не в последнюю очередь, для твоих друзей.
– Украинское гражданство дело ненадежное – неожиданно став серьезным, добавил Леня – То-ли дело российское. Тем более, что ты будешь жить в своем родном городе.
Все это слишком
– Ну что же, Сева, подумай – в голосе Вячеслава Евгеньевича, неожиданно мягком, слышалось великое сомнение.
– Только думать слишком долго не советуем – водитель Леня тоже окончательно вышел из роли и теперь его голос звучал зловеще.
Машина начала снова вертеться на развязке, въехала в город и вскоре заскользила по широкому проспекту. За окном замелькали параллелепипеды советских пятиэтажек, к безликому облику которых он так и не смог привыкнуть, стекляшки магазинов и светофоры. До самого его дома ни он, ни хозяева "лексуса" не издали ни звука. Только когда машина затормозила у его дома, Вячеслав Евгеньевич протянул прямоугольник визитной карточки:
– Позвони по этому телефону, когда надумаешь. Жду твоего звонка завтра до 4-х пополудни.
Сказано это было совершенно тусклым, можно сказать никаким, тоном, но Всеволоду снова почудилась угроза.
Всю бессонную ночь и весь последующий день он думал. Он думал трясясь в вагоне метро, думал, разбирая очередной древний мотор чуть ли не времен своей молодости, думал жуя сэндвич с ветчиной за обедом. И только ближе к вечеру осознал, что думать, в сущности, не о чем. Все было предельно простым и предельно мерзким одновременно. Он оказался хранителем мощного и опасного секрета и рано или поздно до него доберутся. Не те, так эти.
Теперь ему надо было выбирать между Россией и Украиной, между Сциллой и Харибдой, между шилом и мылом. Но то ни другое не грело. Позвонить, что-ли, Таразову? Тут он сообразил, что у него не записан телефон Виктора и совсем было собрался выяснить это у Тошки, как его внимание привлекла мигающая иконка на телефоне. Ему не повезло родиться в век мобильной связи и смартфонов, подобно Тошке, как и не довелось войти в нее постепенно, подобно людям старшего поколения, органично сменивших тяжелый эбонитовый аппарат на карманный коммуникатор. Поэтому, наверное, он не обратил внимания на призывный писк аппарата и пропустил звуковое сообщение. Теперь же он слушал голос Виктора и у него внезапно стало холодно в груди и мелкой дрожью затряслись пальцы руки, прижимающей аппарат к правому уху.
– А-a-a – тянул Таразов на одной ноте.
Этот не то крик, не то вой длился бесконечные несколько секунд и сменился словами:
– Сева! Сева! Севка! Что же ты, блядь, наделал! – в голосе Таразова явственно слышалась паника – С ними же так нельзя! За что ты меня так? Сева! За что?!
Голос в телефоне еще продолжал говорить жалкие и бессмысленные слова, а зуммер уже сообщал о входящем звонке. Это был Тошка.
– Сева, Сева! – кричал он тем-же таразовским голосом – Папу убили! Папку моего! Что мне делать? Что мне делать, Севка?