Кельтика
Шрифт:
Сейчас он сидел здесь со мной и смотрел, как это особое для него место подвергается разграблению полуголыми, полусумасшедшими, хвастливыми воинами-тектосагами. Они все более раздражались, обнаружив только голые каменные стены с изображениями призрачных животных, вонючие переходы, ведущие вниз к еще более вонючим и заброшенным помещениям. Им удалось все-таки найти несколько золотых и серебряных вещей. Их вытащили из ниш, где они бережно хранились в специальных мешочках, и унесли с собой.
Как только они уехали, вороны приступили к своему пиршеству. Налетчики увезли
Нам больше нечего было здесь делать, поэтому мы выскользнули из пещеры и направились к разграбленной деревне. Здесь тоже было полно ворон. Нас встретили товарищи Оргеторикса с его конем. Они не участвовали ни в набеге, ни в разграблении деревни. Они слишком хорошо знали Оргеторикса, чтобы задавать лишние вопросы и оспаривать приказ: не участвовать в нападении на оракул!
Один из них все-таки узнал меня. Он свесился с седла, когда мы проходили площадь, и сказал:
– Ты здесь уже бывал. Ты сидел вон там, наблюдал и поджидал.
Тут и Оргеторикс что-то заподозрил:
– Точно. Тот неряха с двумя тощими лошадками. Ты сидел, ел оливки, овечий сыр и наблюдал за нами. Ты шел за мной к оракулу. Предсказательница догадалась, что ты слушаешь.
Мы с Илькаваром оказались в окружении семи всадников посреди опустошенной деревни. Надо сказать, что они не столько угрожали, сколько насмехались над нами. Но один из них, сын Ясона, буквально жег меня своим взглядом.
– А я и не отрицаю, – отозвался я. Илькавар нервничал, его волынка попискивала в его руках.
Оргеторикс спросил меня:
– Кто моя мать?
Я посмотрел ему прямо в глаза, в его темные глаза, которые когда-то сияли от счастья. Он носился по дворцу мимо стражников, играл в прятки, за ним бежал Маленький Сновидец, а сзади крался Ясон, а Антиох, друг Ясона, кричал: «Мы тебя видим!»
– Твоя мать – Медея.
Он долго обдумывал мой ответ, лицо его не выражало никаких чувств, наверное, потому, что он не ожидал, что я это знаю, а может быть, потому, что и сам не был уверен.
Он сидел в седле, глядя на меня сверху вниз:
– А кто мой отец?
– Ты хочешь, чтобы я ответил: Гнилая Кость?
Он вздрогнул, услышав эти слова. Его конь поднялся на дыбы и отскочил назад. Он успокоил коня, похлопав его по шее, но не отвел при этом от меня взгляда.
– Как же звали моего отца? – с трудом выговорил он.
Я ему ответил:
– Ясон, сын Эсона. Он проплыл на корабле по всему миру, чтобы вернуть земли, отнятые у него, он тот, кто любил своих сыновей.
– И предал их. И предал их мать. И предал все. Гнилая Кость! Жуткое имя, но очень подходящее для такого гнусного человека, как мой отец.
Странно, что он переспросил;
– Скажи еще раз, как его звали? Хочу еще раз услышать…
Что-то в поведении этого молодого, энергичного человека было не так. И тут я понял: он не может произнести имя своего отца. Медея наложила запрет на его язык. Я не сомневался в этом. Как жестоко: Медея выкинула отца из сердца сына, превратив имя отца в непроизносимое проклятие.
– Ясон, –
Оргеторикс опустил взгляд, в замешательстве он чуть не вывалился из седла. Его люди нервничали и обменивались многозначительными взглядами.
Но тут Оргеторикс сказал негромко:
– Найдите этим двоим коней. – Он кивнул на меня – Мы поедем за этими негодяями к Бренну. Если повезет, они не вспомнят, что ты сделал или я сделал. Сейчас идет война, как ты скоро увидишь. Ты мне снишься. Я был мальчишкой, а ты показывал мне простенькие фокусы, я дразнил своего отца. Ты рассказывал мне чудесные истории… Я тебя помню.
– Рад снова тебя видеть… Тезокор.
– О боги! – удивился, но не испугался он. – Ты знаешь, как меня тогда звали? Мое детское имя? Я тебя не отпущу!
Глава двадцать первая
ЦАРЬ УБИЙЦ
Шесть человек, которые ехали с Оргеториксом, являли собой жалкую компанию наемников. Они не сумели с честью выполнить свой долг перед вождями, к которым нанимались в разных странах, и чуть не обломали себе зубы, удирая от правосудия, если можно назвать зубами те желтые обломки, что торчали из их ртов. Двое ибернийцев в куртках из бычьей кожи, угрюмый, раздражительный аверниец, пожилой, умудренный опытом тектосаг с изуродованным лицом, который все время наблюдал за мной, и еще два человека, так долго болтавшихся по свету, что забыли, где родились.
Они прилипли к молодому греку, как прилипают к гранитной скале моллюски; видимо, их привлекли обещания приключений и добычи. Люди их сорта, дикие, крайне независимые, тоже нуждаются в том, чтобы их вели, а у такого мечтателя, как сын Ясона, – не помнящего, кто он такой, полного решимости выяснить, где же он родился, – был ореол таинственности, осветивший их темную, убогую жизнь.
Но сейчас они были недовольны: Оргеторикс, изумленный тем, как много я о нем знаю, проводил со мной куда больше времени, чем с ними. Надо признать, что он пока ничего не спрашивал обо мне самом. Воинов немного успокаивали пение и музыка Илькавара. Волынка и нежный голос открывали для них двери в прошлое, воскрешали воспоминания, когда они сидели у костра, жевали жесткое, непрожаренное мясо и пили очень кислое вино. Иногда кто-нибудь из них поднимался и исполнял песню из своего детства, которая вдруг всплывала в памяти, а Илькавар старался подобрать мелодию на своей волынке и аккомпанировал им.
– Мне никак не удается поймать вдохновение, – как-то признался он мне. – Я хочу сочинить песню скорби по тени убитой матери, которая бродит в бесплодных горах своей родной земли.
В течение двух дней, пока мы ехали на юго-восток вслед за отрядом налетчиков, Оргеторикс был молчалив. Единственное, что он мне рассказал, касалось оракула в Аркамоне. Он услышал, что на оракул собираются напасть, и последовал за их отрядом. Но Оргеторикс не собирался предотвращать разграбление, а лишь хотел убедиться, что не пострадает дух святилища. Он верил, что кусочек его прошлого лежит в этих пещерах. Зачем иначе оракул призывал его к себе?