Кем вы ему приходитесь?
Шрифт:
Оперуполномоченный милиции сообщает вот что:
— В августе этому парню будет восемнадцать лет. Мать у него продавщица в специализированном винном магазине. Отца нет, отчим — шофер такси. Игорь закончил ремесленное училище, электромонтер, но с работы был дважды уволен за прогулы. Мы его вызывали, предупреждали, направляли на работу, но толку нет и нет.
— Отвечай, почему ты прогулял? — спрашивает председатель комиссии.
— А чего… Погода была хорошая… Лето… Все едут за город…
— А
— А там надо было бетон долбить, пылища в глаза летит. Ну, я и не стал ходить.
Взрыв совершенно справедливого негодования. Всем хочется, чтоб этот недоросль понял, почем фунт лиха, что такое настоящая работа. Кто-то в запале интересуется, почему у Игоря золотой зуб. Мать, которая сидит тут же, объясняет, что золотой зуб вставила сыну она: «из прынцыпа». Что же это за «прынцып»? В отместку мужу, который унес ее золотое кольцо, она взяла кольцо мужа и вставила золотые зубы себе и сыну.
Все ошеломлены такой принципиальностью, и кто-то спрашивает, что гражданка Белова думает делать с Игорем.
— Если бы можно было его убить, я бы его убила.
Наступает тишина. Что ни говори, а из уст матери такое не каждый день услышишь. И тут в деле появляется новая подробность. Слово берет заместитель председателя домового комитета.
— Беловым мы вплотную занялись с апреля месяца. Мы ему все разъяснили, какая будущность его ждет, и он вроде понял. И вот наведались мы как-то к нему и, понимаете, застали с девушкой.
Я смотрю на Игоря. На его лице по-прежнему нелепая улыбка. Мне становится тошно от этого бессмысленного толчения воды в ступе: ничего ему не объяснишь, ничего он не поймет. Поглядываю на часы: уйти бы.
— Как зовут твою девушку? — спрашивает кто-то.
— Валя.
— А фамилия?
— Не скажу.
Я не поверила своим ушам и снова подняла глаза. Улыбку словно смыло, лицо Игоря серьезно и спокойно, это совсем другое лицо.
— То есть как это не скажешь? Сейчас же говори! Мы сообщим куда следует про такую девушку!
— Не буду я ее впутывать.
— Говори сейчас же!
— Не скажу!
— Э, — произнес работник милиции, — там на лестнице стоит дожидается какая-то девушка, не она ли? Сейчас приведу.
Он выходит. Я от всей души надеюсь, что девушка ушла или хоть откажется войти сюда. Но открывается дверь, и она входит.
— Чем же это вы занимаетесь наедине с молодым человеком, а? Не стыдно?
Крепко сжав губы, девушка молчит.
— Вот сообщим вашим родителям, тогда узнаете! Как вас зовут?
— Валя, — отвечает она спокойно.
— Фамилия?
— Столярова.
— Где работаете?
— На заводе №…
— Где живете?
— Улица… дом… квартира…
— И не стыдно вам с тунеядцем водиться?
Молчит.
— Ну,
— Я хотела его на наш завод устроить, да не вышло.
Что-то в ее спокойных, твердых ответах обезоруживает комиссию. Общий гнев обращается на мать:
— Куда вы смотрели? Золотые зубы вставляете, а воспитывать не воспитываете?
— Не буду я его воспитывать! Не буду! Мне надоело с ним возиться! Я еще сама жить хочу!
И с громким плачем она оставляет комнату.
— Зачем вы на мать нападаете? — говорит комиссии Игорь. — Она меня воспитывала как надо, это я плохой, а не она. — И, помолчав, добавляет со вздохом: — Ладно, чего там. Буду работать!
— Вот одолжил! — не без юмора говорит председатель комиссии. — Низкий тебе поклон за это. Приходи во вторник к десяти утра, дадим направление на работу. Да смотри, не проспи.
Я хочу знать, чем кончится эта история, и во вторник тоже прихожу в райисполком к десяти утра. Кого я вижу на лестнице? Конечно, Валю. Мы долго стоим и разговариваем.
— Вы не знаете, и никто, никто не знает, он очень хороший. Не курит, не пьет. Он две вещи на свете любит: читать и голубей. Он рос, как беспризорный. Мать его не обижала, но и не касалась. Отчим тоже не обижал. Но и не касался. Он с шести лет к голубям как безумный привязан. Ему только и свет в окошке, что голуби. А по дому он все делает — и полы вымоет, и обед сготовит. И каждого, кто в дом придет, напоит и накормит. Глядите, вот он идет!
Я не сразу привыкаю к тому, что с ним можно разговаривать как с человеком. Я еще помню придурковатую ухмылку, нелепые ответы.
— Зачем вы придуривались? — спрашиваю я. — Что это за причина «лето, хорошая погода»? Легкого хлеба на свете нет, и никому неохота вставать в семь утра.
— Нет, — говорит он. — Есть такие: идут на работу, как на праздник.
— Вот и вы найдите себе такую работу.
— Никак не найду.
— Да разве вы ищете?
— Послушай, — говорит Валя, — собаку можно научить, она будет поводырем у слепого, или поноску станет носить, или воров искать. А голуби? Можно их к делу пристроить?
— Нет, голуби для радости.
И он начинает говорить о голубях.
— Есть голубь дурак дураком: на чужую будку садится. А есть такой, что скорей умрет, а на чужую будку не сядет. Ах какие голуби есть, если бы вы знали!
Мы с Валей слушаем, и нам было бы очень интересно, если бы мы не помнили. все время, что эта высокая страсть все-таки выбила человека из жизни и отвратила его от работы, от ученья.
Вскоре после моего возвращения в Москву пришло письмо от Вали Столяровой. Вот оно: