Кемаль Ататюрк
Шрифт:
23 декабря 1930 года полдюжины дервишей потрясли этот небольшой городок, затерянный среди оливковых полей, в 30 километрах от Измира. Размахивая зелеными священного цвета ислама знаменами, они требовали возвращения шариата и объявили о скором прибытии армии халифата численностью в 70 тысяч человек. Толпа, поддерживающая их, разрасталась, люди выкрикивали требования отменить все реформы; жандармы призвали на помощь военных. Вскоре перед разъяренной толпой появилось около тридцати солдат. «Чего вы хотите? — спросил Мустафа Фехми, молодой офицер, командующий солдатами. — Вы собираетесь выступать против правительства?» Дервиш, возглавлявший толпу, приблизился к Фехми и сразил его пистолетным выстрелом, а затем обезглавил.
Кемаль срочно вернулся в Стамбул, собравшиеся на чрезвычайный совет с трудом верили информации: полторы тысячи человек ликовали и аплодировали, когда голову жертвы, насаженную на древко знамени, пронесли по улицам Менемена. И всё
Без промедления правительство объявляет о заговоре. Устанавливают, что зачинщиком был соратник по оружию Этхема-черкеса, подозревают либеральную партию и Кязыма Карабекира, разоблачают братство Накшбенди, к которому принадлежал убийца Кубилая. К Накшбенди было много претензий: шейх Саид, возглавивший курдское восстание 1925 года, был членом этого братства. Накшбендиты боролись против государства, и, как свидетельствовала газета «Акшам» («Вечер»), «накшбендизм требует умерщвления плоти и молитв, которые способны за короткое время сделать безумным нормального человека». Возглавлял это братство девяностолетний шейх; его назвали руководителем заговора. Некоторые пошли еще дальше. Учитывая интерес, проявляемый к Накшбенди знаменитым полковником Лоуренсом, и установив, что один из сыновей шейха находится в Ираке, газета «Акшам» предполагает участие в заговоре англичан: «Лоуренс не мог остаться в стороне от этого дела. Шейх Эссат-эфенди сам признавался, что англичане окружают его вниманием. Существует ли связь между сыном в Ираке и отцом? Не использует ли Лоуренс этот канал для влияния на нашу страну?» На самом деле Лоуренс, лишенный всяких полномочий, служил тогда на авиационной базе на юге Великобритании.
Начались репрессии: более двухсот арестов, чрезвычайное положение в трех округах, около тридцати приговоров к смертной казни. Столь жестокая расправа вызвала возмущение военного атташе Франции: «Если бы это не послужило предлогом для партии власти расправиться с оппозицией, событие в Менемене могло бы пройти почти незамеченным». Желание произвести впечатление, утвердить авторитет государства очевидно. Сарро не понимает, что для Кемаля и его окружения драма в Менемене представляет огромную психологическую травму, особенно если помнить о недавнем успехе либеральной партии. Они в смятении перед лицом подобной реакции народа, которая им кажется невероятной. А что будет думать молодежь, убежденная, что всё как нельзя лучше в республиканской Турции? Будет ли она готова пожертвовать собой, как Кубилай, для защиты республики? Следует действовать быстро и энергично, чтобы стереть отвращение и потрясение и вспоминать о Менемене только как о событии, которое никогда не должно повториться.
Как отмечала газета «Миллиет» в середине января, «гази решил взять под свой непосредственный контроль государственные дела». Отправившись в поездку по побережью Эгейского моря, а затем в Южную Анатолию, гази всё чаще выступает с громкими заявлениями и критикой. В Измире: «Не стоит ожидать того, что небрежно управляемая, запущенная страна может превратиться в рай». В Айдыне он отвечает молодому человеку, который жаловался, что нет машин, чтобы ездить по деревням: «Вы не можете туда поехать, в то время как орды фанатиков в лохмотьях и с котомками посещают деревни одну за другой, распространяя слухи, дискредитирующие республику, а сами заявляют, что продают цветы. А вы ничего не делаете, чтобы воспрепятствовать этому». В Адане: «Пусть государство строит школы и больницы! Ваша главная обязанность распространять культуру среди населения. Большинство граждан не владеют турецким языком, необходимо их обучать этому!» Через три месяца, в начале марта 1931 года, гази возвращается в Анкару.
Национальное собрание распущено: Кемаль решил взять всё в свои руки. Но зачем? Чтобы поддержать единство государства (Кемаль говорит о единстве государства, а не нации!) — так заявлено в выборном манифесте партии. Кемаль учел уроки либеральной партии; 1176 кандидатов представлены в 287 избирательных округах; 30 мест зарезервировано для независимых кандидатов при условии, что они должны быть честными республиканцами, сторонниками светских реформ, националистами. По-видимому, отвечать всем этим требованиям было нелегко, если ты не член партии, поэтому было зарегистрировано только тринадцать независимых депутатов. Впрочем, память о либеральной партии незримо присутствовала в зале и отразилась даже на выступлении Исмета, призвавшего сократить государственные расходы. Кстати, впервые в истории республики государственные служащие не составляли абсолютного большинства нового состава Национального собрания. Но
Трудно ответить на эти вопросы, тем более что в то же время Кемаль предпринимает авторитарные реформы и усиливает власть партии. Через три месяца после выборов депутаты принимают закон о цензуре печати. Один из депутатов заявил: «Ведь есть же контроль в трамваях Стамбула, а почему пресса не может контролироваться?» Другой депутат, главный редактор «Миллиет», добавляет: «Умело управляемая пресса — огромная сила современного государства. Мы не хотим лишать этой силы новый режим». Главной задачей всё еще остается защита республики. «Необходимо объединить все силы националистов и республиканцев, — пишет Рюшен Эшреф, соратник гази, — чтобы защититься от опасностей, угрожающих государству и революции, откуда бы они ни исходили — изнутри или извне». Конечно, были и такие, кто стремился в первую очередь защитить собственные интересы, но большинство из окружения Кемаля были готовы на всё ради защиты молодой республики, которой так гордились.
Настоящая оппозиция была устранена; Фетхи не был избран в Национальное собрание, а был назначен послом в Лондон в 1933 году, а Ахмет Агаоглу вернулся в университет. Пробил час Народной партии. «Опыт либеральной партии и драма в Менемене свидетельствуют о том, что в течение длительного времени Народная республиканская партия должна направлять турецкую молодежь на защиту всего того, что нам дорого», — пишет газета «Вакыт».
Еще до выборов турецкие центры утратили свою независимость, присоединившись к партии. Как заявил Якуб Кадри: «Зачем нужны теперь турецкие центры, когда мечты превратились в ощутимую реальность?» А правда была куда более прозаична: турецкие центры расплачивались за связи с либеральной партией, предполагаемые или реальные, и за некоторые ошибки, которые резко критиковал Кемаль во время своего турне. И опровергая Якуба Кадри, партия спешит создать организацию, задачи которой — разъяснять народу реформы и развивать его культуру, как в странах, где 95 и даже 100 процентов населения умеют читать и писать. С 1932 года в Турции возникает целая сеть Народных домов, которыми руководит секция культуры Народной партии. Народные дома стараются перенять опыт организаций культуры, созданных в Венгрии, Чехословакии, в гитлеровской Германии и в Италии Муссолини. С 1932 по 1938 год будет создано 210 Народных домов, которые будут открыты для всех желающих. Одни вспоминают лекции и спектакли, организованные Народными домами, другие говорят о распределении продуктов детям неимущих и бедным студентам; некоторые критикуют пренебрежительное отношение к крестьянам. Но и те и другие жили тогда в Стамбуле или Анкаре и практически никогда не посещали Анатолию!
Были ли тогда Народные дома популярны или нет, но их появление свидетельствовало об изменении атмосферы, наступившем с появлением Реджепа в генеральном секретариате партии. Более близкий к гази, чем к премьеру, Реджеп решил придать значительный вес Народной партии. Его вдохновляли некоторые примеры за рубежом, где государство опиралось на могущественные партии для проведения националистской и корпоративной политики…
Реджеп был не единственным, кто внимательно следил за происходящим в Риме, Берлине и даже в Москве. В эти годы некоторые интеллектуалы, близкие к Кемалю, считали, что для упрочения кемалистской революции можно использовать в качестве примера приемы фашистов или коммунистов. Тогда как бывший президент турецких центров Хамдулла Суфи публично выражал симпатии фашизму, сравнивая его с философией новой Турции, Фалих Рыфкы вернулся из СССР полный энтузиазма и создал с несколькими друзьями обзорный журнал «Кадр», отказывающийся от классической демократии XIX века и предлагающий режим «дирижизма» — государственного управления экономикой.
Вопреки этим советам и намерениям кемалистская Турция будет жить без политической полиции и без молодежной организации, хотя, согласно некоторым источникам, в 1932 году был рассмотрен проект создания молодежной организации. Правда, что коммунисты регулярно подвергались арестам, что проект закона, разрешающего создание профсоюзов, был отклонен и что притесняли интеллектуалов, но никакого террора в стране не было. Принадлежность к партии не была обязательной и, если верить очевидцам, не давала преимуществ для получения места в администрации, в предпринимательстве или в системе образования. И всё же Народная республиканская партия формально может считаться диктаторской, особенно когда запретят франкмасонство. «Если франкмасонство является организацией, отличающейся национализмом, популизмом и республиканскими взглядами, то нет необходимости в ее существовании», якобы утверждал гази. Партия поглотит также Союз турецких женщин. Формально Кемаль — тоже диктатор, так как он правил страной без всякого контроля.