Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

– О, радующая осу трупов! Сладок твой мед. Но сегодня меня ждет скучная наука чисел! А не скованные скалы фиордов! – то есть, плененные викинги.

– Быть может, ты и меня натаскаешь себе в помощь? Я охотно присоединюсь.

У Немайн, как у МЛАДШЕЙ дочери Дэффида Вилис‑Кэдмана, появились обязанности по хозяйству. Служба в ополчении – не хлеб, а привилегия. Но никаким нужным в хозяйстве ремеслом сида не владеет, а использовать богиню на подхвате да побегушках приемный отец все‑таки не смел. Дерется хорошо, но не вышибалой же пристраивать? Опять же, до полного восстановления костей, по словам врача, должно пройти несколько лет. Зато, припомнил Дэффид, у сиды есть книги

и свитки. Грамотный же человек в Камбрии обычно и считал неплохо.

Так что поступил он просто – заглянул в комнату к старшей и младшей, которая устраивалась на новом месте, да задал Немайн задачу: пересчитать по цене шерсть в овес. Задача была сложная – на пропорцию, а что с римскими, что с валлийскими – буквенными, что с египетскими цифрами делить было нелегко. Без абака, счетов или еще чего‑нибудь вроде. Доходило до создания таблиц вроде логарифмических. Потерев руки, Дэффид спустился в зал, и велел Кейру решить ту же задачу на счетной доске. Не договорил условие, в дверях раздалась знакомая простуженная трель:

– Так ответ‑то нужен?

Сначала Дэффид решил, что способность сиды к вычислениям – форма колдовства или божественный атрибут. Но нет. В результате сида оказалась приставлена к бухгалтерии, несмотря на вопли протеста и уверения, что рутинные, многократно повторяющиеся вычисления – не ее конек. Ворча под нос о Бранвен, которую злые ирландцы заставили мыть тарелки и отвешивали по пощечине на день – за что весьма и весьма поплатились от героев Британии, Немайн чистенько и методично делала за четверть часа то, на что Дэффид изводил полдня, а Кейр – сутки, и еще ошибки ляпал. Клирик в глубине души тоже удивлялся, насколько гладко шло дело. В студенческие времена монотонные вычисления его бесили, теперь – успокаивали. И все‑таки ощущение бессмысленности выполняемой работы не отпускало. А этим вечером Дэффид снова затеял большие пересчеты.

В комнате Немайн немедленно стянула сапоги, отстегнула пояс.

– Хорошо… – мордочка хорька, которому чешут спинку. Но умильность действует не на всех. Эйлет – не Сиан.

– Хорошо, – согласилась сестра, – но посох поставь в оружейную стойку. Сапоги – за порог. На ноги – туфли или муфту.

– Потом… – спинку чесать перестали.

– Нет, сейчас. Твое «потом» – это "никогда".

– Угу, – Немайн пристроила посох на положенное место. – Ладно. Я тебе говорила: никогда не говори никогда? Кстати – где моя рубашечка?! Куда ты ее подевала? Ну ту, огромную, без вышивки, но с оборками понизу? Я совершенно точно помню…

Эйлет закатила глаза кверху. Сида помнила все. Совсем все, абсолютно все и безусловно все! Без исключений и лакун. Но при этом не делала! Список "хорошая девочка пришла домой устамши" приходилось зачитывать каждый раз, когда она возвращалась из города. Если Эйлет не успевала этого сделать – в комнате получался хаос. В котором человек без эйдетической памяти разобраться за разумное время не мог. Вчера Немайн распихивала по ларям свежевысушенное белье… Хорошо рассовала, между прочим! Оказывается, даже сиду можно выдрессировать методом кнута и пряника! Эйлет хвалила Немайн всякий раз, когда та делала любую мелочь правильно. И никогда – почти никогда – не спускала ошибок. По усталости ли были допущены или по лености. Методику подсказала сама Немайн, заметив, что короткий ясный окрик помогает лучше намеков и обиженного сопения, от которого сида сразу покидала помещение, прижав уши, и тем более возмущенного молчания. Которые отлично действовали на сестер и мать.

– Сестренка, не молчи. Главное, четко скажи, чего не так. Мысли я читать не умею. И глаза у

меня…

– Я просто задумалась. А глаза твои – это да! Правда, не видишь? Ткнуть пальцем?

– Ткни‑и‑и… – а вот это уже нечестно! Так пищать имеет право Сиан, а не древние богини!

Белье Эйлет всего‑то навсего переложила ароматными травами. Но Немайн уже не находит своих вещей! Зато различает скрытые надписи на имперских монетах. Ювелиры говорят: без лупы нельзя. Можно! Сиде…

– Вот! И тунику не в комок и в угол, а сложить и переложить мятой. Ты хочешь, чтобы от тебя утром пахло?

Рубашку Немайн применяла, как небольшую палатку – в которой и переодевалась. Метод Клирик позаимствовал у Мэри Поппинс. Читывал в детстве. В оригинале – когда мучили английским языком. Стесняться сводной сестры Клирик отучился, но вдруг Дэффид заглянет? Или Кейр?

Домашний наряд Немайн – узкая прямая туника без рукавов, поверх широкое платье без пояса, палла через плечо, как перевязь. Деревянный пол – выдраен, как палуба на хорошем корабле. Но – босиком ходить нельзя. Впрочем, здешние туфли скорее напоминают плотные носки.

– Тут были листы с расчетами. Где они? Улетели? Спасибо, что собрала…

Доску для письма, пергаментные скобленки в охапку – и в кровать. Поставила подушку на ребро к стене, привалилась спиной.

– Ну вот, это я и называю цивилизацией!

Зашарила по простыне руками. Эйлет уже знала, что сейчас Немайн скажет:

– О чернильнице. Верни на родину пожалуйста. Нет, в кровати она не расплескалась бы. И не разбилась. Ну пришпорь мозги! Это ведь моя чернильница, хитрая. Невыливашка! Стеклодувы собираются к ярмарке пустить в продажу пробную партию, и мне кажется, что ее, как диковинку, разметут… На чем мы остановились в прошлый раз? Ах да, разрешение пропорций. Лезь сюда.

Около часа спустя Эйлет начала позевывать.

– Одно и то же, – пожаловалась, – лен в овес, шерсть в коров, репу в баранину. Сегодня мы, верно, и до утра не успеем.

– Успеем, – Немайн покрывала тоненько разлинованный лист ровными строчками. Старый добрый чертежный шрифт, из‑за которого группа Клирика в политехе чуть бунт не подняла! Да и писчая доска – на самом деле маленькая чертежная. Тогда все студенты рвались отринуть старину и все делать за компьютером, кляли преподавателей‑ретроградов, а вот пригодилось! И тысячи некогда выведенных рейсфедером букв теперь воскресали под тихонький скрип гусиного пера. В голове крутились мысли о необходимости слома местной образовательной системы, выросшие из бесед с епископом Теодором. И о том, что нужно создавать типографию. Хороший повод для создания промышленности…

Против передачи знаний от учителя к ученику Клирик в принципе не возражал. Тем более, один человек в седьмом веке мог знать все. Но вот в монастырских школах, увы, учили глупостям. Или, что еще хуже, старательно отупляли. Теология? Молитвы и псалмы зубрежкой наизусть. И за это давали – о, ужас! – ученую степень. Что еще? Каллиграфия – художественное рисование буковок. Философия? Мудрствования, не связанные с реалиями окружающего мира. Да, из этого кошмара родится формальная логика. Через полтысячи лет. История? В летописи заносят по два слова на пять лет. А исторические труды состоят из пересказа изустных преданий, густо приправленного фантазией автора. Поэзия? Прекрасное словесное кружево. Действительно полезное знание, потому, что не может быть бесполезным приносящее людям радость искусство. Но ради одного стихосложения убивать на учебу десятки лет?