Кембрия. Трилогия
Шрифт:
И вот – одна. Сида на ипподроме, то ли безразличная такая, то ли домой стыдно показываться… Неважно, явится. Придет, как нажравшийся селянских коров дракон к пещере. А ждет ее Глэдис, которая не героиня, не рыцарь. Год назад была в ранге почтенной хозяйки, равной при хорошем муже. Который и оказался – вождем и героем! Он сиду удочерил. Не побоялся древней богини, как теперь не испугался бы и римской императрицы. Его она слушалась… Так может, напомнить?
К встрече пришлось готовиться – будто и правда, в двери вот–вот ворвется истекающая зловонием и ядом змеюка. Пришлось вспомнить все, что муж приберегал для трудных
Разговор с самого начала пошел не так. Голос Немайн был слышен от самых ворот – резкий, уверенный, с сердитыми нотками.
– Могущественный Эмилий, напоминаю тебе, что ты пока еще не часть нашей семьи. С моей сестрой ты только сговорен, не обручен, да и обручение, в отличие от брака, расторжимо. А разговор будет – семейный. Да, именно об ошибке… Потому – чтоб ушей твоих близко не было! Невеста твоя захочет – перескажет. Не захочет…
Тишина, вслед за ней – шорох открывающейся двери. Никакого чудовища, обычная Немайн: только–только достающая до бровей челка, торчащие из беспорядочных прямых прядей уши. Ни вверх, ни вниз – ровно. Белые одежды хранительницы – пелерину порвала, известно где. Трехцветная ленточка – не забыта, пристегнута. Просто так – или она все еще помнит, кто она в этом доме.
– Явилась? – спросила Глэдис, – Что скажешь?
Теперь все, что бы сида не вывалила, будет ответом на вопрос матери. Но приемная дочь оглядывается, словно ищет кого–то. И – молчит. Поторопить?
– В Сенате у тебя было много слов.
Кивнула. Но губы не разжала. При этом – ни улыбки, ни дернувшегося уха, ни прижатых ушей. Ничего. Только уперлась руками в стол… Набегалась, и теперь ей тяжело стоять – несмотря на хитрую обувь.
– А для матери ни одного не находится?
Развела руками.– Не всякие подойдут. Не дочери мать учить, не за помощь родню упрекать. А получилось неправильно. Так, как быть не должно.
– А отчего оно так получилось, неправильно?
Вновь разведенные руки. Молчание. Напротив – живой знак вопроса. Глэдис скосила глаза на окно – занавески задернуты. Хорошо. Можно встать, подойти – и, как некогда Дэффид, споро ухватить не ожидающую такого оборота сиду за длинное ухо! Крутануть – так, чтобы вышел свободный ход, чтобы голова наклонилась – к самой скатерти!
– Уай!
Ничего, что у этой по лицу ничего не прочла. Сида умная. Поймет. А не поймет – так и так семье пропадать.
– А оттого, что ты о семье не подумала. О Тулле, об Эйлет, о Гвен, Эйре, Сиан. О матери–вдове, о зятьях, о племянниках или племянницах, что у сестер в животах зреют.
В ответ – голос. Тихий, ровный. Угрожающий!– Отпусти. Немедленно.
Глэдис заломила ухо покруче, и прихватила второй рукой для верности.– Я мать, кому еще дочерей тягать за уши? Одну по щекам отхлестать пришлось, а тебе, младшенькой, наказание самое то. Или не поделом? Ты даже о собственном сыне не подумала…
Безмолвие. Ни попытки разорвать захват, ни песни, ни удара клинком. Только дыхание – быстрое, глубокое. Надрывное.
– Ну? Виновата? Я понимаю, ты должна была думать о своей республике и о Камбрии, а то и обо всем христианском мире. Не понравилась наша помощь – отвергла и ладно, дело твое. Но как ты, змея подколодная, посмела забыть, благодаря кому дышишь? Не Дэффид, валялась бы дохлятиной в королевском застенке. Не так?
Ответа не было. Никакого! А слов уже не осталось. Разве повторить главное:
– Зачем род отца позоришь? Зачем наследство расшвыриваешь? Кейр плох? Так другого в семье найди… Сама возьмись, но не набрасывай отцовский плащ на чужого человека!
Потребовать:– Отвечай!
Слов – не дождалась. А был – тихий всхлип. Была рука, отчего–то отпустившая треугольное ухо, ставшее ярко–пурпурным, будто на него полтысячи красильных ракушек перевели. Поднятое вверх лицо сиды – мокрое от слез. Неудержимое желание эти слезы смахнуть… прижать, повыть вместе над неправильным.
Глэдис удержалась. Даже в голосе удалось удержать строгость.– Ты поняла?
Кивок. Кажется, еще и онемела…– Ты запомнила?
Снова наклон головы. Упрямый. Злой, несмотря на залитые слезами глаза.– Я, – Немайн слова словно выдавливает, – буду… помнить.
С каждым словом выпрямляется спина. Уши прижаты, клыки оскалены. Но Глэдис чувствует – перед ней не «дракон». Дочь. Не съест. Но это не только дочь.
– Запомни и ты. Еще раз, не спросив меня, полезешь в дела республики – построю–таки в Кер–Сиди монастырь. На тебя одну.
За ухо уже не ухватишь. Поздно. Остается напомнить:– Иные бывшие короли из монастырей возвращаются – правящим детям помогать.
– Ты – не королева. И не императрица. Ты только мать императрицы, – Немайн скривилась, словно уксус попробовала, – так дай себе труд советоваться со мной, прежде чем предпринимать какие–либо шаги. Чтобы не погубить ни людей, за которых отвечаю я, ни достояние рода, к которому и моя должность относится. Ни честь моего отца, которая и от моей чести зависит.
Искушение прижать, приголубить – велико. Глэдис шагнула назад. Еще раз. И еще. Спросила:
– Считаешь, ты хороша настолько, что старухе матери, управляющейся с заезжим домом пятины, тебе и помочь нечем?
Сида снова уперлась в стол кулаками. На лице – мокрые дорожки.– Втемную – да.
Вот тут Глэдис улыбнулась.– Честная, – сказала. – Умная. А вот насколько умелая? Докажи. Верни место принцепса в семью – и я приму твои условия. Можешь мне даже пощечину дать… для памяти!