Кенилворт
Шрифт:
— С позволения вашей милости, — нерешительно сказал Уолтер, — конечно, не смиренному слуге вашего величества оценивать ваши щедрые дары, но если бы мне дозволено было выбирать…
— Ты бы, конечно, предпочел золото, — прервала его королева. — Нехорошо, юноша! Стыдно сказать, но в нашей столице соблазны для расточительного безумия столь разнообразны, что давать золото юнцам — все равно что подбрасывать дрова в огонь и наделять их средствами для собственной гибели. Если мне суждено еще жить и править дальше, я воздвигну преграду этим нечестивым излишествам. Впрочем, ты, может быть, беден, —
Уолтер терпеливо ожидал, пока королева закончит свою речь, а затем скромно уверил ее, что золото еще в меньшей степени составляет предмет его мечтаний, чем одеяние, предложенное ему ее величеством.
— Как, мальчик мой! — воскликнула королева. — Ни золота, ни одежды? Чего же ты тогда хочешь?
— Только позволения, государыня, — если только я прошу не о слишком высокой чести, — позволения носить плащ, оказавший вам эту ничтожную услугу.
— Позволения носить свой собственный плащ — так что ли, глупый мальчишка? — спросила королева.
— Он уже больше не мой, — возразил Уолтер. — Как только ножка вашего величества коснулась его, он стал мантией, достойной монарха, но слишком богатой для его прежнего владельца.
Королева снова покраснела и попыталась смехом скрыть свое легкое и не лишенное некоторой приятности удивление и смущение.
— Вы слыхали что-либо подобное, милорды? Чтение рыцарских романов вскружило юнцу голову. Надо узнать, откуда он, чтобы благополучно доставить его к его друзьям. Ты кто такой?
— Я из свиты графа Сассекса, с позволения вашей милости, посланный сюда вместе с его конюшим с поручением к вашему величеству.
Приветливое до сей поры выражение лица Елизаветы мгновенно превратилось в строгое и надменное.
— Милорд Сассекс, — сказала она, — научил нас, как относиться к его поручениям с тем уважением, с которым он отнесся к нашим. Не далее как сегодня утром мы послали к нему нашего придворного врача, притом в самое неурочное время, полагая, что болезнь лорда гораздо опаснее, чем мы раньше думали. Ни при одном дворе в Европе нет человека, более сведущего в этой священной и полезнейшей науке, чем доктор Мастерс, и он явился от нас к нашему подданному. И что же? Он нашел ворота замка Сэйс под охраной людей с заряженными пушками, как будто дело происходит на границе с Шотландией, а не в ближайшем соседстве с нашим двором. Когда же он потребовал от нашего имени доступа к графу, ему было в этом решительно отказано. За подобное пренебрежение к доброте, в коей было слишком много снисходительности, мы не примем, по крайней мере сейчас, никаких извинений. А в них, вероятно, и заключается поручение милорда Сассекса?
Это было сказано таким тоном и с таким видом, что друзья лорда Сассекса, слышавшие это, невольно вздрогнули. Но тот, к кому была обращена эта речь, не дрожал. Несмотря на гнев королевы, он, улучив благоприятную минуту, сказал с величайшей почтительностью и скромностью:
— Осмелюсь доложить вашему всемилостивейшему величеству, что граф Сассекс не поручал мне передать вам своих извинений.
— В чем же тогда ваше поручение, сэр? — спросила королева с яростью, которая,
— Государыня, — ответил молодой человек, — милорд Сассекс знал, что это оскорбление почти равняется измене, и он не мог придумать ничего лучшего, как отыскать виновного и передать его в руки вашего величества, уповая на ваше милосердие. Благородный граф крепко спал, когда прибыла ваша всемилостивейшая помощь, ибо он принял особое лекарство, предписанное ему его собственным врачом. И его светлость ничего не знал о том недостойном отказе, с которым встретилось лицо, столь любезно посланное вашим величеством, до той минуты, как он сегодня утром пробудился от сна.
— А кто же тогда из его челяди, отвечай во имя неба, осмелился отвергнуть мое распоряжение, не допустив даже моего собственного врача к тому, кого я послала его лечить? — с изумлением спросила королева.
— Государыня, виновный перед вами, — ответил Уолтер с низким поклоном. — Я один во всем виноват, и милорд совершенно справедливо послал меня сюда искупить мою вину, за которую он так же ответствен, как сновидения спящего могут отвечать за поступки бодрствующего.
— А, так это ты, ты сам не пустил моего посланца и моего врача в замок Сэйс? — воскликнула королева. — Откуда же такая дерзость в том, кто так предан… то есть чьи внешние манеры выказывают преданность своей государыне?
— Ваше величество, — ответил юноша, который, несмотря на напускную строгость, уловил, что в выражении лица королевы не сквозило неумолимости, — мы в нашей стороне говорим, что врач во время лечения — полный властелин своего пациента. Так вот, мой благородный хозяин был тогда во власти лекаря, советы которого ему очень помогли. А тот решительно запретил в ту ночь тревожить больного, ибо это могло быть опасно для его жизни.
— Твой хозяин, очевидно, доверился какому-то обманщику и шарлатану, — предположила королева.
— Не знаю, государыня, но только сейчас, сегодня утром, он проснулся свежий и полный сил после первого сна за много часов.
Тут вельможи переглянулись, скорее с целью узнать, что другие думают об этой новости, нежели обменяться мыслями о том, что произошло. А королева быстро ответила, даже не пытаясь скрыть своего удовольствия:
— Честное слово, я рада, что ему лучше. Но ты был уж слишком дерзок, отказав доктору Мастерсу в доступе к графу. Разве ты не знаешь, что в священном писании сказано: «Во множестве советов есть безопасность»?
— Да, государыня, — согласился Уолтер, — но от ученых людей я слышал, что здесь говорится о безопасности врачей, а не пациентов.
— Клянусь честью, дитя мое, ты меня ловко поддел, — засмеялась королева, — ибо я не так уж сильна в еврейском языке. А что скажете вы, лорд Линкольн? Правильно ли мальчуган толкует этот текст?
— Слово — безопасность, всемилостивейшая государыня, — сказал епископ Линкольн, — так переведено, пожалуй несколько поспешно, еврейское слово, которое…
— Милорд, — перебила его королева, — мы сказали, что мы забыли еврейский язык. А ты, юноша, как тебя зовут и откуда ты родом?