Керенский

Федюк Владимир Павлович

В те дни Савинков почти ежедневно бывал в доме у супругов Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус (с которыми, кстати, был знаком и к которым захаживал и Керенский). Похоже, что ему нужно было выговориться, излить душу кому-то, кому он доверял. В дневниках Зинаиды Гиппиус зафиксированы подробные рассказы Савинкова, позволяющие выяснить суть задуманного им. Савинкова не меньше других волновали нараставшая в стране анархия и большевистская угроза. Выход из создавшегося положения он видел в соединении авторитета Керенского и Корнилова. Корнилов должен был обеспечить опору в войсках, стать залогом возрождения армии. Участие Керенского служило бы гарантией сохранения демократии и свободы. Свою задачу Савинков видел в том, чтобы обеспечить их сотрудничество.

Комбинация "двух К" в этом случае превращалась в "ККС", и это, пожалуй, единственное, в чем проявилось честолюбие Савинкова.

Заставить двух столь разных людей протянуть друг другу руки было делом непростым. Савинков это понимал. "Корнилов — честный и прямой солдат… Он любит свободу, это я знаю совершенно точно. Но Россия для него первое, свобода — второе. Как для Керенского свобода, революция — первое, Россия — второе". Савинков был готов и к тому, что Корнилов захочет пойти один. В этом случае он заранее заявлял, что останется с Керенским. "Я, конечно, не останусь с Корниловым. Я без Керенского в него не верю… Но я не верю, что и Керенский один спасет Россию и свободу; ничего он не спасет". [295] В этом было главное слабое место задуманного Савинковым плана. Прежде чем заставить Корнилова и Керенского доверять друг другу, он должен был сделать так, чтобы они доверяли ему самому.

295

Гиппиус 3. Петербургские дневники. 1914–1919. Нью-Йорк; М., 1990. С. 143.

Между тем Керенский все больше разочаровывался и в Корнилове, и в Савинкове. Это разочарование было совершенно неизбежным, так как Керенский (и мы уже об этом писали) абсолютно не умел выбирать сотрудников. От каждого из них он ждал, что тот будет "верным слугой" и не больше. Это срабатывало в отношении юных поклонников обоего пола. Когда же речь шла о людях с самостоятельными амбициями, все быстро заканчивалось испорченными отношениями.

Буквально на следующий день после отъезда Корнилова в "Известиях" Петроградского совета появились обширные отрывки из привезенной им записки. Савинков клялся в том, что из военного министерства такой утечки быть не могло. Оставалось предположить, что информация просочилась из канцелярии министра-председателя и, возможно, не без его ведома. Левая пресса мгновенно подняла шум по поводу попытки установления военной диктатуры. Имя Корнилова склоняли на все лады, прямо обвиняя его в "контрреволюции".

Семена раздора были посеяны. До этого Корнилов и не думал о возможном выступлении против правительства. Он должен был предполагать, что его программа может быть отвергнута Керенским, но единственным выходом в этом случае видел свою отставку. Сейчас у него появились и другие мысли. Мы думаем, что решающую роль в этом сыграл описанный выше инцидент, имевший место на заседании кабинета министров. Для Корнилова стало страшным открытием то, что даже в составе правительства могут быть вражеские агенты. В этом случае отставки было мало. Искренне верящий в то, что его миссия — спасти Россию, Корнилов был готов ради этого на всё.

Утром 7 августа он отдал распоряжение о выводе с Румынского фронта 3-го конного корпуса и Кавказской туземной дивизии. Последняя, больше известная как "Дикая дивизия", была сформирована из горцев Северного Кавказа, причем исключительно из добровольцев, так как коренное население этого региона было освобождено от воинской повинности. Всадники-горцы пользовались репутацией свирепых и неустрашимых борцов, всецело преданных своим командирам.

Выведенные с Румынского фронта конные соединения предполагалось сосредоточить в районе Невель — Новосо-кольники — Великие Луки. Сама идея создания крупного кавалерийского резерва принадлежала еще Брусилову. Родилась она в дни июльского контрнаступления немцев, когда ряд полков и дивизий самовольно

отошли в тыл, угрожая разложением всего фронта. Для подавления беспорядков нужна была конница, а ее не хватало, в то время как на южном фланге она была в избытке.

Тем не менее начальник штаба Ставки генерал А. С. Лу-комский счел это распоряжение подозрительным. Со своими вопросами он пошел к Корнилову. Тот ответил, что хочет сосредоточить конницу в таком районе, откуда ее легко было бы в случае необходимости перевести либо на Северный, либо на Западный фронт. Лукомский заявил, что Западный фронт не вызывает опасений. Немецкое наступление ожидается в районе Риги, и потому было бы целесообразнее сосредоточить конницу в районе Пскова, то есть в тылу Северного фронта. Однако Корнилов остался при своем решении. Сомнения остались и у Лукомского.

Я, конечно, сейчас же отдам необходимые распоряжения, но у меня получается, Лавр Георгиевич, впечатление, что вы что-то недоговариваете. Выбранный вами район для сосредоточения конницы очень хорош на случай, если бы ее надо было бросить на Петроград или Москву; но, на мой взгляд, он менее удачен, если речь идет лишь об усилении Северного фронта. Если я не ошибаюсь и вы действительно что-то недоговариваете, то прошу — или отпустите меня на фронт, или полностью скажите мне ваши предположения. Начальник штаба может оставаться на своем месте лишь при полном доверии со стороны начальника.

Корнилов несколько секунд подумал и ответил:

— Вы правы. У меня есть некоторые соображения, относительно которых я с вами еще не говорил. Прошу вас тотчас же отдать распоряжение о перемещении конницы, и срочно вызовите сюда командира 3-го конного корпуса генерала Кры-мова. А мы с вами подробно переговорим после моего возвращения из Петрограда. [296]

В дальнейшем ситуация имела несколько вариантов развития. Перемещение конницы могло так и остаться техническим мероприятием, касающимся только дел на фронте. Однако при другом раскладе сил конный кулак мог стать серьезным аргументом в политическом противостоянии. Те, от кого зависело принятие решения, продолжали колебаться, но достаточно было случайности, для того чтобы сложившееся равновесие рухнуло навсегда.

296

Лукомский А. С. Из воспоминаний. С. 105.

ДВЕ ЗАПИСКИ

Соглашение между Керенским и Корниловым было еще возможно, но отведенное на это время стремительно уходило. В Петрограде Филоненко по заданию Савинкова спешно перерабатывал записку Корнилова. В итоге она стала весьма существенно отличаться от первоначального варианта. В новом виде записка предполагала сохранение в армии солдатских комитетов, располагающих самыми широкими правами, вплоть до участия в назначении командного состава. В записке появились два новых раздела — о железнодорожном транспорте и о предприятиях, работающих на оборону. На них предполагалось распространить военные законы, со всеми вытекающими наказаниями за нарушение дисциплины. Вариант Фи-лоненко — Савинкова сохранял требование введения смертной казни в тылу, но в целом представлял собой вполне реальную почву для компромисса.

О готовящемся проекте Савинков несколько раз говорил с премьером. Керенский долго уклонялся от разговора, но когда Савинков стал настаивать, заявил, что ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах он записку не подпишет. Савинков ответил, что это вынуждает его подать в отставку, но тогда записку от своего имени правительству представит Корнилов. Это было 8 августа, а на следующий день Савинков по прямому проводу связался с Корниловым. Он попросил его немедленно приехать в Петроград, но Корнилов отказался, объясняя это усложнением обстановки на фронте. Савинкову пришлось долго уговаривать Корнилова, прежде чем тот согласился прибыть в столицу.