Кьеркегор

Быховский Бернард Эммануилович

В буржуазной философии с первой четверти нашего века начался так называемый кьеркегорианский ренессанс. По словам одного из его наиболее влиятельных последователей, Кьеркегор был «одним из тех петухов, чей голос из близи и из дали как бы предвещает нам приближение действительно наступившего теперь нового дня» (33, 98). Сбылось предвидение самого Кьеркегора, писавшего в своем «Дневнике»: «Когда над каким-либо поколением начинает нависать непогода, тогда обнаруживаются личности, подобные мне» (цит. по: 85, 291).

Влияние кьеркегорианства на буржуазную идеологию не только не ослабевало во второй четверти двадцатого столетия, на подступах империализма ко второй мировой войне, но усиливалось и расширяло сферу своего влияния. К протестантским теологам примкнули и отдельные католические философы (как Г. Марсель), число которых все возрастало. Учение Кьеркегора проложило путь и в некоторые заокеанские круги (первоначально через посредство протестантских теологов Тиллиха, Нибура, Лоури). «Его имя практически было неведомо в нашей стране (в США.— Б. Б.),— пишет Коллинз,— до конца тридцатых

годов, хотя кьеркегорианский ренессанс был в полном разгаре в Европе в течение предшествующей четверти века» (41, VII). Наконец, голос Кьеркегора раздался и по другую сторону океана: в Японии с 1950 года выходит в свет перевод его Собрания сочинений. В Копенгагене в 1948 году создается центр международного «Кьеркегорианского общества», издающего специальный журнал «Кьеркегориана». Переводы произведений Кьеркегора и литература о нем растут из года в год. За одно только пятилетие 1961—1965 годов в разных странах вышло более трехсот работ о его жизни и учении. Ему посвящаются специальные национальные и международные симпозиумы.

В сущности нельзя говорить ни о каком «ренессансе» философии Кьеркегора, поскольку у нее не было никакой «первой молодости». «Его век не понял его» (58, 293). В наш же век учение Кьеркегора впервыеобрело звучание и влияние. «Открытие Кьеркегора было ответом на определенную социальнопсихологическую ситуацию, сложившуюся в наше время»(67, 263). Л. Кригер прав, говоря, что «жизненность его идей принадлежит скорее двадцатому столетию, чем его собственному» (72, 241).

Наш интерес к Кьеркегору объясняется вовсе не простым любопытством. Этот интерес обусловлен и оправдан тем неоспоримым фактом, что, казалось бы, мертворожденное учение ожило, приобрело большое влияние в духовной жизни современного буржуазного мира, стало действенной идеологической силой, далеко вышедшей за рамки академических кругов, проникшей из философии и теологии в художественную литературу, поэзию, драматургию, наложившей отпечаток и на некоторые политические доктрины. Нельзя, конечно, согласиться с тем, что «если Кьеркегор ничего не значил для духовной истории девятнадцатого века, то, наоборот, в его творчестве, как в ядре, сосредоточилась и сгустилась вся проблематика нашего века» (42, 7). Явным преувеличением является также и то, будто «сегодня, более чем через сто лет после своей смерти... он является одним из наиболее значительных, если не самым значительным, из философов нашего времени» (90, 55). Но все же удельный вес кьеркегорианства в идеалистическом лагере современной философии весьма значителен и влияние его не допускает игнорирования и пренебрежения. Нельзя отрицать, что в какой-то мере «творения Кьеркегора являются сегодня живой и активной духовной силой» (56, 156), что «мир в данный момент интересуется Кьеркегором, как никогда ранее», и что «семена, посеянные им столетие тому назад, ныне начинают произрастать» (58, 294).

В чем же секрет «второго пришествия» Кьеркегора? Вообще говоря, история знает немало не признанных при жизни, непонятых, неоцененных мыслителей, первооткрывателей, предвестников. Немало научных открытий, технических изобретений было сделано задолго до того, как производительные силы достигли такого уровня, когда забытые прежние догадки и домыслы воплощались в жизнь. Немало, однако, знает история и таких заблуждений, иллюзий, измышлений, которые на долгие годы, иногда на целые века, после своего порождения становились тормозом общественного прогресса, духовным оружием реакционных сил. Немало таких неореставраций испытало и испытывает человечество. Общеизвестный пример — неосхоластика. Один из таких примеров представляет и духовное наследие Сёрена Кьеркегора. Его болезненная психика, уязвленное сознание, ущербная мысль родили в копенгагенском захолустье идеи, чувства, побуждения, которые пришлись как нельзя более по вкусу, по душе людям другого века, которые отвечали настроениям и стремлениям людей, живших не только в других странах, но и в иных социальных условиях — в условиях всеобщего кризиса капиталистической системы.

Потеряв всякое чувство меры, нынешние апологеты и поклонники Кьеркегора превозносят и восхваляют его как мыслителя, «религиозная философия которого... имеет для будущего такое же значение, какое „Органон“ Аристотеля имел для истории логики» (34, 69); как философа, «принадлежащего навеки и всему человечеству так же прочно, как Платон и Аристотель, Спиноза, Юм, Кант и Гегель» (Д. Ф. Свенсон в предисловии к английскому переводу Гейсмара: 45, XVII). Знаменосцы экзистенциализма твердят о «коперниканском перевороте» в философии, совершенном в Копенгагене в первой половине прошлого века, покончившем с «птолемеевскими» системами классической немецкой философии [16] и положившем начало новой эры в истории философии, совершенно новому роду философствования...

16

Скорее наоборот: разве кьеркегоровская Вселенная не вращается вокруг человека, притом единичного? Разве не является она эгоцентрической, а не социоцентрической, притом «мгновенной», а не исторической (как у Канта—Лапласа)?

Ни так называемая диалектическая (!) теология, ни экзистенциализм, основным теоретическим источником которых является учение Кьеркегора, не образуют единого, однородного направления, и ни один из их вариантов не представляет собой безоговорочного, ортодоксального воспроизведения этого учения. «Мы встречаемся со многими, соперничающими между собой интерпретациями точки зрения Кьеркегора, каждая из которых выдает себя за аутентичную версию» (41, 179). А некоторые из философских

течений, исходящие из его основоположений, и не считают себя его последователями, существенно расходясь с его выводами. Уже первые примкнувшие к нему протестантские теологи в Германии в конечном счете разошлись с ним: Хеккер перешел в католичество, а Шремпф отрекся от религии. Проповедники «диалектической теологии» также не просто повторяют Кьеркегора, а ревизуют его (пожалуй, ближе всего к учению Кьеркегора теология Гогартена). Что касается экзистенциалистских философов, то для них характерно, что они всячески подчеркивают не общую всем им кьеркегорианскую тенденцию, а размежевывающие их расхождения. Некоторые лидеры экзистенциализма отрицают даже применение к их учениям такого наименования. К. Ясперс, характеризуя Кьеркегора, писал: «...Великое заблуждение, развитое в широком масштабе, очевидно раз и навсегда настолько, чтобы оно больше не повторялось. Поскольку он это сделал, последующие (философы) могут на нем учиться тому, чего им теперь явно следует избегать» (60, 276). Эта совершенно правильная по существу мысль не претворяется, однако, в жизнь никем из экзистенциалистов, в том числе и самим Ясперсом.

Но при всем своем разнообразии, при всей своей взаимной полемике и даже при всем различии отношения к религии (одни — протестанты, другие — католики (Г. Марсель), третьи — иудаисты (М. Бубер), четвертые— атеисты (Ж.-П. Сартр), пятые (М. Хайдеггер) занимают уклончивую позицию [17] ) все их учения глубоко проникнуты вытекающей прямо от Кьеркегора как первоисточника струей — иррационализмом. «Философия наших дней расщепилась на чисто научное исследование с ограниченными объектами и на философию жизни, посвященную ключевым проблемам существования и не выдвигающую поэтому никаких притязаний на научность в строгом смысле этого слова... Кьеркегор — родоначальник всех экзистенциалистских мыслителей» (89, 158). Исключая из поля зрения философии все не относящееся к «существованию» в том специфическом, антропологическом смысле, который получил этот термин у экзистенциалистов, представители философии существования вместе с тем отвергают применение научных, рациональных методов познания в философии и логических, псевдорациональных методов и доказательств в теологии. Сказанное в равной мере относится и к атеистическому экзистенциализму, и к «диалектической теологии». Обе эти школы, хотя и по-разному, бравируют «диалектикой», которая, как и у самого Кьеркегора, служит своеобразной маскировкой иррационализма, «мифической путеводной звездой», по удачному выражению Адорно (27, 107).

17

Не меньше разноголосица экзистенциалистов и по политическим вопросам: от пресмыкательства перед гитлеризмом Хайдеггера, через половинчатость Ясперса — одновременно антифашиста и антикоммуниста — до ультралевого бунтарства.

Впрочем, в этом отношении у экзистенциалистов были предшественники, ничего общего с экзистенциалистами, казалось бы, не имеющие. Я имею в виду школу неогегельянцев, которая в этом отношении сближается с кьеркегорианским антигегельянством. В повороте современной идеалистической философии к иррациональному «крайности» сходятся. При всей противоположности их отношения к философскому наследию Гегеля сходство их состоит в том, что те и другие по сути дела отвергают гегелевскую диалектику: одни, открыто отрицая диалектику как логику, другие — скрыто, путем превращения диалектической логики в ее собственную противоположность, предоставляющую право на жизнь иррационалистическому алогизму.

Любопытно, что некоторые интерпретаторы Кьеркегора вопреки самому Кьеркегору пытаются не противопоставить его Гегелю, а сблизить их на почве мнимого гегелевского «иррационализма». Так, например, И. Боген безапелляционно заявляет: «...Гегель был не менее иррационалист или арационалист, чем Кьеркегор», и обратно: «Кьеркегор был „рационалистом“ в точно том же смысле, что и Гегель» (38, 374). Вся разница между ними, по мнению Богена, «лишь» в том, что «в системе (!) Кьеркегора синтез совершается богом... гегелевский же синтез совершается разумом и мыслим лишь в логике разума. В этомименно пункте их системы расходятся» (38, 385). Не менее «убедительны» доводы Коллинза в пользу того, что точка зрения Кьеркегора «не является антилогической и иррациональной». Он, мол, «только» настаивает на различии между логикой и метафизикой, утверждая, что «акт существования находится вне пределов досягаемости всякой философской дисциплины», что «логика останавливается перед реальным существованием и экзистенциальными детерминантами реального движения и индифферентна к ним» (40, 121—122). Такой «рационализм» нисколько не тревожит ни неогегельянцев, ни кьеркегорианцев, равно как и таким образом трактуемая «диалектика». В годы величайшего расцвета научной мысли и взлета логической науки, в годы грандиозных научных свершений, открывающих превосходящие всякую фантазию горизонты, буржуазная идеология берет на вооружение антинаучную, алогическую философию. И даже католические философы, до сих пор имитировавшие строгую «логичность» своего учения, в наши дни, «когда даже... церкви... пользуются аппаратами для кондиционирования воздуха» (87, 95), проявляют все возрастающее тяготение к осужденному папской энцикликой «Humani generis» (1950 г.) [18] экзистенциализму. Это явление, как все реальные противоречия действительности, вполне закономерно.

18

Французский католический экзистенциалист Г. Марсель после этой энциклики Пия XII назвал свое учение вполне в духе Кьеркегора «неосократизмом».