Кэте Кольвиц
Шрифт:
Иногда Кольвиц пробует смешанную технику и усиливает изысканную строгость офорта теплотой и трепетностью мягкого лака.
Так возникает портрет женщины в большом клетчатом платке, окутывающем ее фигуру. Белые клетки рассекают темную ткань платка, как бы служа крепкой опорой светлому лицу.
Образы женщин поселяются в мастерской художницы. В каждом оттиске она стремится найти новые возможности напряженного сочетания двух цветов — черного и белого.
И на литографском камне возникает новый портрет, на котором из черного фона
В здании старой академии, что помещалось на Унтер дер Линден, открывалась выставка кустарных работ 1906 года. Ее участницы — женщины. Они показывают берлинцам, как искусна немецкая женщина, как хороши созданные ею кружева и вышивки.
Зрителей встречал большой плакат, нарисованный Кольвиц. На всех входящих смотрели укоризненно и устало глаза женщины, лицо которой нельзя было забыть. Оно тревожило. На плотно сжатых губах как бы застыли слова упрека. И вместе с тем он был прекрасен, этот плакат, который стучался в окаменевшие сердца людей, забывших о том, что мир еще наполнен горем.
Плакат будоражил. Многие нарядные посетительницы выставки старались избежать этого всепроникающего взгляда из-под опущенных век.
Встретилась с этим взглядом и приехавшая на выставку королева. Вспыхнул скандал. Королева потребовала, чтобы неприятный для нее плакат был снят.
Приказа королевы никто не осмелился ослушаться. Плакат сняли. Но победительницей из этого поединка с монаршей особой вышла Кэте Кольвиц. Она создала образ такой силы, который никому не давал покоя, даже императрице.
Вилла Романа
Вторая большая серия рисунков, «Крестьянская война», забирала все силы. Мозг и сердце, талант и воля, сцепленные воедино, высекали то высочайшее напряжение духа, которое рождает искусство.
Кольвиц, конечно, понимала, что созданные ею образы — это самое большое, чего ей удалось пока достигнуть, и со страхом ожидала приближения той опасной поры, когда наступит опустошение, иссушающее дыхание усталости. Оно непременно наступит. Так бывает у нее всегда.
Взлет, щедрость мысли и обаяние штриха, все существо творит каждую минуту дня. И потом, в самое неожиданное время, — спад, депрессия, вялость. Как будто в мозгу кто-то повернул выключатель, и погасла лампочка, творящая, рождающая новые образы.
Тогда нужно покориться и ждать. Никто не знает, сколько, никто не скажет, когда же вновь наполнится жизненными соками сосуд, питающий созидающую энергию.
К счастью, вовремя еще раз пришел на помощь художник Макс Клингер. Она не встречалась с ним, была лишь отдаленно знакома. В юности он открыл ей безграничность искусства графики, а сейчас отметил своей премией созданные ею произведения.
Макс Клингер
Премия эта пришлась как нельзя кстати. Хотя еще не все завершено в большой работе, но перерыв лучше сделать самой, не дожидаясь очередного приступа депрессии.
Кэте Кольвиц взяла из школы своего не совсем здорового младшего сына и ранней весной сменила сумрачный Берлин на красавицу Флоренцию.
Неподалеку, в горах, где по склонам вились виноградники, жили друзья — Беата Бонус и ее муж Артур. К ним, запыхавшись, и ворвалась веселая Кэте Кольвиц с Петером.
Беата бежала ей навстречу мимо маслин и виноградников. Нескончаемые расспросы. Давно не виделись. Рассказы о самом важном из берлинских событий. О том, как ширится в Германии юношеское движение, о девушках, участвующих в этих бунтарских группах.
Воспоминания о веселой поре, когда они обе были студийками Мюнхенской художественной школы.
Раз как-то подруги вместе с Петером отправились в маленькой повозке, запряженной осликом, на прогулку. Манили горы. По дороге мальчик выпал из коляски. Это не сразу заметили. Вернулись. Потерпевший оказался невредим. И это происшествие только еще больше всех развеселило. Долго в письмах Кольвиц будет вспоминать о комичных подробностях маленького горного приключения.
Вскоре приехал отец и увез Петера в Германию. Кэте Кольвиц осталась одна. Она тосковала по детям и дому, но старалась не поддаваться этой тоске, как можно лучше узнать искусство Италии.
Прекрасное, светлое ателье. Знойные пейзажи юга. Необузданные и такие яркие итальянцы.
Но Кольвиц не берет в руки карандаша, не открывает альбома. Ее не тянет к работе. Она не может рисовать ничего из того, что видит. Мысли возвращаются к медным доскам и литографским камням, на которых застыли в ожидании ее последние композиции.
Сейчас Кольвиц смотрит, изучает, постигает великое искусство Италии. И чем больше она ходит по музеям, тем непостижимее представляются ей их сокровища.
Но иногда искусство музеев кажется каким-то далеким, даже напыщенным. Тогда она идет в храмы, к древним фрескам монастырей. Встреча с Донателло. «Превосходны его мальчики и юноши. Давид чудесен». Некоторые статуи показались слишком «мягкими».
Делится в письме своими впечатлениями с сестрой Лизой Штерн. Долго вглядывалась в Боттичелли. «Примечательно, что в его картинах есть фигуры, которые удивительно хороши в понимании, колорите и рисунке, и потом снова я не могу его переносить, представляется он мне таким надуманным и декадентским. Восторженность иногда напоминает просто армию спасения, выражение лица глуповато, как после опьянения, и при этом аффектированного. Но все же, одно Благовещение есть там: превосходно!