Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
– Привет, Сай, – говорю я. Во рту булькает. Сплевываю на пол. Еще раз.
В тусклом свете фонаря плевки разбиваются черными кляксами.
Белый подходит ко мне, смотрит в упор.
– Считаете себя самым умным, лейтенант? – Мой же револьвер смотрит мне в лицо. Темное отверстие ствола покачивается у меня перед носом. Кстати, где-то я уже слышал эту фразу…
Я говорю: «Ага, еще бы. Я же особенный».
У меня полный рот. Из разорванной губы на подбородок течет кровь. Еще немного. Подойди ближе… ближе…
– Что? –
– Да!!
Я вгоняю ему под ребра кортик. Глаза белого расширяются. Ну! Рывком поднимаясь с колен, я насаживаю белого глубже – до самой гарды. Руки становятся мокрые и горячие. Поднимаю в воздух – в голове звенит и лопается. Перед глазами плывут разноцветные круги. Плечом прижимаю его к стене.
Он хрипит, пытается вырваться. Бестолково бьет меня по голове, лицу, плечам. Тоже мне, удивил.
Я держу.
Наконец он затихает.
– Привет от флота Его Величества, – говорю я.
Я поднимаю фонарь, который взял у сиамцев. «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСП…» – читаю и толкаю дверь. Скрииип петель. Заржавели.
Опять темнота.
– Есть здесь кто-нибудь? Эй!
Эхо. Проклятье, я все-таки заблудился.
Я оглядываюсь. Огромное темное пространство. Тусклый свет фонаря почти ничего не освещает. Шаги отдаются эхом. И еще здесь запах – какой-то очень специфический. Здесь пахнет сухостью, пылью и чем-то еще.
Иду. И почти сразу натыкаюсь на стеллаж. Опять?
В первый момент мне кажется, что я снова вернулся в сиамскую лавку. Было бы неплохо. Но потом я подношу фонарь ближе и содрогаюсь. Это хуже, чем змеиная водка. Это хуже, чем кладбище. Вот откуда этот странный запах!
Формальдегид. Спирт. Глицериновый раствор.
Огромный стеллаж уходит под потолок. Он заполнен стеклянными банками – их тысячи и тысячи.
На банках – бирки. Криво наклеенные пожелтевшие листки. Выцветшие чернила, быстрый почерк медика. Небрежные потеки клея. На стекле – слой пыли, как на бутылках хорошего вина.
Я стираю пыль ладонью.
Сомневаюсь, что это хорошее вино. В банке плавает человеческая рука. Нет, теперь действительно человеческая. Точнее, целых две руки – одна кисть почерневшая, изуродованная, в пятнах гангрены. Другая с виду совершенно здоровая…
Рядом еще одна банка – на бирке какие-то сиамские или бирманские надписи. Не разобрать.
Не могу прочитать. Дальше!
«Нил». При чем тут река? Какой-то египтянин, что ли?
Дальше.
Банки, банки, банки – разного размера и формы. И разное содержимое: человеческая почка, кусок, кажется, легкого, длинный моток кишок (меня чуть не выворачивает), трехпалая изуродованная кисть, ступня с желтыми пальцами и отросшими ногтями. Мозг – серо-желтая масса.
Тусклого света не хватает, чтобы понять, как далеко вверх тянутся эти полки. Что за маниак собрал эту коллекцию?
Я иду вдоль стеллажей.
Дальше, дальше, дальше.
Ч-черт, пропустил.
Он был где-то здесь… Когда я закрываю глаза, вижу проявленную на внутренней стороне век голубоватую надпись. «Гельда Дантон».
Возвращаюсь.
Возвращаюсь.
Возвраща…
Здесь.
«Гельда Дантон», написано на листке.
Сердце Гельды Дантон в мутной банке вдруг начинает сокращаться. Крошечные голубые разряды пробегают по пыльной стеклянной поверхности.
…В башне – ровное гудение электричества. Гальванер кивает и замыкает рубильник.
Оно живое.
Я поднимаю револьвер. Медленно опускаю. Что я делаю? Опять поднимаю. Приготовиться. Большим пальцем взвожу курок… щелк.
Музыкальные вечера. Белое платье.
«Козмо! Козмо! Иди к гостям».
Гремящий рояль в гостиной. а-А-а-а-А-А-а!
Иногда мне казалось, что они любили оперу больше, чем меня…
Мама.
Ма-ма.
Залп. Б-бах. Вспышка разрывает темноту. Банка взрывается и огненным грибом взлетает вверх. Свет вдруг начинает моргать и гаснет.
Темнота. Перед глазами пляшет отпечаток гриба.
Я делаю шаг назад и задеваю ногой фонарь.
…Мне пятьдесят восемь лет. Это прекрасный возраст для любого адмирала.
Через час блужданий во мраке я понимаю: все. Приплыли, лейтенант.
И тогда я начинаю кричать. «Эй, кто-нибудь! Помогите! Помогите! Мэйдэй! Сос! Суки!»
Глупо, правда? Но я продолжаю кричать. Потом устаю, сажусь на пол и жду. В темноте мне чудится топот крысиных шагов. Я представляю, как крысы со всего подземелья собираются полукругом и смотрят на меня темными глазами-бусинами, ожидая сигнала к атаке. В горле жутко першит.
Кажется, я сорвал голос.
Кажется, проходят годы.
Кажется…
Где мой револьвер?
Тусклый свет фонаря режет глаза, как ножом. Фигура человека кажется черной.
Я щурюсь, смотрю на фигуру снизу вверх и говорю:
– Привет, Франя.
Она отводит фонарь в сторону, ставит на пол. Подземная держит на руке тряпичный сверток. Сверток шевелится и гулит. Я моргаю: раз, другой. Глазам становится мокро. Высовывается маленькая белая ручка.
Я откидываю голову. Камень холодит затылок. А чертовски хороший сегодня день. Сижу и улыбаюсь как идиот.
…Я беру его на руки. Неловко, как бы не уронить. Я такой большой, а он такой маленький. Мальчик. Поланский-младший.
Франя смотрит на меня. Да, я теперь не слишком красив.
Потом она переводит взгляд на малыша.
…Больше тридцати лет прошло, а я до сих пор помню этот взгляд. В темных глазах подземной мне чудится:
Я твоя мама.
Ма-ма.
Я практически ничего не знаю о пулях.
Но одна из них только что прошла сквозь мое плечо.