Кевларовые парни
Шрифт:
Запарковав машину, Олег ставит на педаль костыль, намертво сцепляя ее с рулем. «Хоть и старая, но береженого Бог бережет». У подъезда сталкивается с хозяйкой рыжего спаниеля.
Цены бы не было старым московским домам, кабы не крутые лестницы и отсутствие лифтов.
— А, черт, — ругается Олег, окунаясь в абсолютную темноту следующей лестничной площадки. Он спотыкается и роняет ключи от машины. Связка звенит по ступеням.
— А, черт! — снова ругается он и, присев, пытается в темноте нашарить ключи. В тот же миг кто-то неразличимо тяжелый бросается на него из темноты. Олег машинально ставит нападающему подножку, откидывается к стене, но не успевает распрямиться: кулак, упакованный в кастет, врезается ему в щеку. Это явный просчет нападающего. На два сантиметра ниже!
Начинается
«Сколько их? Двое? Трое? Все-таки подловили. Зря, значит, хорохорился перед Дедом. Того, который кинулся первым, не слышно. А второй не слабак. Почудилось, или тот, первый, поднялся? Он там один или нет? Пока еще есть время, настырного надо ломать. Ну?»
Дед чуть не давит колесами рыжего спаниеля. Не заглушив двигателя, он рвет дверь подъезда на себя.
— Хулиган! — визжит дама. Заливается лаем холуйствующий пес.
«Темно, как у негра… — Дед слышит глухие удары и короткие вскрики. — Опоздал!»
Кожаные «куртки» валяются на лестнице, силясь встать. Измочаленный Олег пытается достать носком ботинка зад одного из них. Он поворачивается и в щели дверного проема видит лицо Панкова. Звук выстрела, будто звук стартового пистолета.
Словно чирикающие воробьи, трассеры приближаются к камню, за которым лежит солдат. Они ближе, ближе… Огромное солнце наваливается всей массой, слепя и закрывая собой небо.
Звук выстрела, будто звук стартового. Дед, почти уже не касаясь ступеней, словно пушечное ядро, летит вверх по лестнице. Площадка, пролет, площадка… На фоне светящегося окна с грязным витражом мелькают две фигуры. Дед буквально врезается в них, всей массой придавая им обратное ускорение.
Звенят стекла, разлетается старая рама, и два силуэта с воплями летят на улицу, в темноту двора. «Вверх! Вверх!» Очередной лестничный марш, и буквально в лицо Деду плюет пламя «макарова». Пуля свистит, кажется, в миллиметре от щеки.
Удар — пистолет звенит по ступеням. Второй — точно пониже уха. Теряющий равновесие Панков пытается ухватиться за воздух, переваливается через перила и летит в зияющую пустоту пролета.
Пить. Но фляжка давно пуста. И не разжимаются спекшиеся губы. Только бы выбраться из ущелья. Там, дальше, — свои. Еще шаг. И еще. Дед, ты что здесь делаешь? Как тебя занесло в эти скалы? И чего ты лаешься, как сапожник? Сам же говорил: кевлар держит и «калашникова», и «макарова». Гематомы, даже переломы ребер — это все мелочи. Главное — пулю держит, ты же сам говорил.
Тань, ты чего? Не надо. Я сейчас поднимусь. Это очень просто делается: на три счета. Надо подняться до счета «три». Иначе ребята запишут меня в слабаки.
Этого еще не хватало.
Смотри, я уже поднимаюсь. Раз. Два…
КЕВЛАРОВЫЕ ПАРНИ
ДЕД
Дед сидел в центре комнаты и был похож на раздавленную сливу. С утра закрученные пышные усы «а ля Давыдов» висели не по-гусарски неряшливо и напоминали крашеную паклю. Прибыв из города почти в невменяемом состоянии, он несколько минут изъяснялся междометиями, немало поразив этим «сокамерников», как называли себя опера. Он то разводил руками, то лупил кулаком по колену, при этом звук напоминал удар пудовой гири.
— Нет, вы только представьте… Так фраернуться! Ну так… — Дед замотал головой. — Вот уж Бог не фраерок — все видит… Первый раз положил пистолет в кейс… Значит, возвращаюсь из Загорска по Ярославке. Курить охота, спасу нет, а сигареты кончились. Торможу около киоска, беру пачку. Сажусь в машину — кейса нет, а там документы, деньги-получка и «макаров». Ну, минуты не прошло! Будто кто-то следил. Да черт с деньгами, но оружие!..
Отчаянию Деда не было предела. Собравшиеся впервые видели его в таком состоянии. Более того, они и представить не могли, чтобы человек, который боготворит оружие как высшее достижение человечества, мог лишиться ПМ номер АИ 412. Сокамерникам даже показалось, что над головой невменяемого товарища воспарило маленькое, еле заметное облачко: душа покинула бренное тело в линялой камуфляжной майке, стареньком свитере и потертой летной куртке. Облачко зависло над головой Деда — душа раздумывала
— Да где это было-то? — прервал Олег молчание масс.
— При въезде в Москву на Ярославском шоссе, метрах в ста пятидесяти от поста ГАИ. Там киоски стоят, «стурки» называются.
Облачко растаяло: душа вернулась под кожаную куртку, продемонстрировав старую истину: своя рубашка ближе к телу.
— Может, турки? — подал голос очкастый субтильный юноша по имени Лева — практикант из Академии контрразведки.
Прибыв в отдел, Лева быстро освоился с обстановкой и, что называется, понял службу. Время здесь измерялось не часами и минутами, а реализованными делами. В отделе всегда не хватало людей, транспорта и бензина. Уловив демократичную атмосферу, присущую «рабочим коллективам», Лева уже на третий день своей службы стал подавать голос. Обладая уникальной способностью облекать простые мысли в невероятно сложные конструкции, Лева поначалу поражал старых оперов. Через неделю он стал их утомлять, а еще через неделю — раздражать. Вместе с тем ему прощалось многое, в том числе и стремление к словоблудию. Лева не пытался надувать щеки в главном: любое поручение выполнял толково и без лишних уговоров. При этом он демонстрировал не тупое службистское рвение, а желание проработать ситуацию до конца. Во время одного обыска на даче контрабандиста он так рыл землю — в буквальном смысле слова, — что непаханная целина на шести сотках задышала полной грудью, освободившись от бурьяна, а родные подследственного готовы были объявить благодарность молодому агроному из контрразведки. Только суровый вид измазанного глиной юноши удержал их от акта признательности. Зная, что такая особенность — не что иное, как болезнь роста, мудрые волкодавы сначала за глаза, а потом и в открытую стали называть его «Зеленым». На первой же операции эта кличка стала позывным Левы в эфире. Услышав его на коротких волнах эфирного, невнятного для непосвященных трепа, Зеленый раздулся от важности перед своими товарищами по академии, влачившими жалкое существование в других подразделениях, где практикантов на пушечный выстрел не подпускали к конкретным делам. Уничижительное прилагательное, которое обозначает вполне определенные качества фрукта или овоща и реже человека, он философски отнес к весьма модной в последнее время сфере — экологии правового климата. Этакий «Гринпис».
— Я сказал — «стурки», салабон! — Под грозным взглядом ожившего Деда Зеленый потемнел.
— Уточним диспозицию, — Олег перевел разговор в практическое русло.
— Докладываю. В ста пятидесяти метрах от окружной автомобильной дороги находятся киоски, принадлежащие курдам из Азербайджана, — по-военному формулируя, начал докладывать Дед. Румянец на щеках и горячечный блеск в глазах делали его похожим на больного, преодолевшего кризис. — По сообщению сотрудников милиции с поста ГАИ, они появились там немногим более полугода назад. — Дед перевел дыхание. — Как мне рассказали, киоски принадлежат нескольким семьям. Якобы беженцы. Чтоб я так жил! Беженцы… Торгуют тампаксами, памперсами, сникерсами, сивухой разной и прочей нелицензионной дрянью. Команда, я вам признаюсь, еще та! Что ни вечер — разборки. То изобьют кого, то обобрут…
— Оберут.
— …ограбят. У милиции от них геморрой. Заявлений тьма, но реализации никакой. Свидетелей не найдешь, тем не менее… Чуть появится милицейская «канарейка» с попугаем, со всего района «чернота» бежит… Самое главное, что впереди бабы и дети. Разорутся — святых выноси. Ну, заберут кого, ну, подержат… А потом все равно выпускают. Ничего не поделать — откупятся и отбрешутся… Но что примечательно — к ним и местные команды не лезут, даже самые крутые. То ли договорились, то ли боятся.
— Да нет, просто социализм по-горбачевски — это интернационализация криминальных структур всей страны, — глубокомысленно заметил Адмирал. — Пока мы договора о двусторонней юридической помощи между бывшими республиками заключаем, эти без договоров и границ решают все вопросы.
— Ты хоть кого-нибудь опросил? — поинтересовался Олег.
— Обижаешь, шеф! Всегда, — насупился Дед. — Ты что, думаешь, мне совсем сознание отшибло? Кого только не опрашивал.
По тону было понятно, что подобный опрос для Деда стоил многого. Была задета честь старого опера, непростительно попавшего в дурацкую ситуацию. Парни знали, что опрашивать Дед умел, но одно дело — собирать сведения, касающиеся других, и совсем иное — когда влипаешь сам…