Кейп-код
Шрифт:
На работе много всего: можно вспомнить, как уходил из компании, прихватив с собой несколько человек, и как основал свою, как судился и удалось выиграть, можно коснуться и содержания деятельности, поисков философского камня, — Алекс с удовольствием пользуется старой своей метафорой, — но тут всего рассказать нельзя. Говорить о работе вообще не следует: секретность — обязательное условие успеха в игре. А если уж зашла речь — не упоминать деталей, не раскрывать карт. Отшучиваться, отделываться метафорами.
На рынке акций — в самом большом мировом казино — представлено несколько тысяч
Все чаще приходится видеть джентльменов под шестьдесят, которые провели свою жизнь на бирже: с поставленными голосами, элегантно одетые (маленький Лео назвал бы их пикчурескными), раньше они продавали контракты на апельсиновый сок, кукурузу, медь. Не нужны оказались теперь их умения перекрикивать других джентльменов, носить костюмы, выхватывать нужное из колонок цифр. Что им ответить, когда они просятся на работу? В их возрасте уже не освоить линейной алгебры.
Алекс теперь владелец компании. Ежедневно они совершают сделки на суммы в двести, триста, четыреста миллионов долларов. Эти деньги давно перестали быть тем, чем призваны, — эквивалентом предметов или услуг. Тому, кто не имел дела с такими суммами, не объяснишь. С деньгами обычными, которые лежат в кармане или на личном счету, Алекс ведет себя бережно, он сохранил к ним юношеское отношение — их было мало тогда. А большие деньги — те, что он каждый день забирает и вкладывает, — это абстракция, свободные члены математического уравнения. И потому временные проигрыши в несколько миллионов огорчают Алекса не сильней, чем поцарапанный бампер или неожиданно дорогое мороженое в аэропорту. Он любит свою работу: алгоритмов на все случаи жизни написать нельзя, приходится их подчищать, совершенствовать. Теперь это можно делать, даже не одеваясь, из дома — верней, из домов: их у Алекса с Шурочкой стало два.
Один, они его называют старым, — неподалеку от Бостона, в Ньютоне, другой — естественно, на Кейп--Коде, сбылась мечта. У океана, небольшой снаружи, просторный внутри, с вторым светом. Наверху по периметру: спальни Лео, Алекса с Шурочкой, комната для гостей, кабинет Алекса. Они могли бы себе позволить квартиру в Риме, Милане или Венеции и даже, наверное, сразу во всех этих трех городах, но, где бы он ни оказывался, Алекс скучает по Новой Англии — по двухэтажным домикам, зеленым прямоугольникам с номерами дорог, по понятной доброжелательности — на предсказуемом расстоянии между людьми.
В новом доме Алекс с Шурочкой бывают наездами: вот Лео окончит школу, уедет в университет, тогда они там устроятся более основательно. А пока Шурочка перевезла на Кейп-Код коллекцию камушков: Максима Максимыча, Бэлу, Грушницкого — Шурочка все еще помнит, кого из них как зовут. Семейные торжества, обеды с участием ее родственников тоже постепенно переезжают сюда: все любят Кейп--Код.
В свете успехов мужа Шурочкина профессиональная деятельность
Шурочка любит Европу, в особенности Италию. Однажды она едет туда с одной из тетушек — с той, у которой останавливалась в восемьдесят девятом и которая там никогда не была. Нельзя допустить, чтобы тетушка не повидала Италии.
Шурочка по--прежнему привлекательна, сорока ей не дашь, в путешествиях за ней ухаживают мужчины, некоторые — отнюдь не по-идиотски, но она верна Алексу. Тот ведь их любит — мальчика и ее. Возможно, не очень творчески, если так можно сказать, без той спонтанности, которая, как ей кажется, одна и могла привести к зарождению Лео, но ведь Алекс всего себя отдает, чтоб они были счастливы, так?
Шурочка едет в Италию, а по возвращении показывает Алексу фотографии. Кладбище, русская часть. Ухоженные могилы, плиты GOLITSYN и TROUBETSKOY, латинскими буквами, и неожиданно чуть поодаль — заброшенная, покосившаяся ВЕРА ГОЛУБЕВА, кириллицей. Фотография не может всего передать. Шурочку эта самая Вера Голубева очень тронула. Кириллица, она соскучилась по кириллице. Алексу это не кажется большой бедой.
В отсутствие Шурочки у него опять побывал Лаврик. Каждый его приезд оказывается испытанием, но если у тебя много денег, надо уметь терпеть.
— Могли ли мы, простые московские мальчики?. — начинает Лаврик, запихивая в рот еду. Он уже, что называется, под газком. Забыл, что хотел сказать. — Будь здоров! — Лаврик пьет за рулем много больше, чем тут позволено. — Старичок, помнишь, как я кормил тебя китайской лапшой?
Алекс ничего не забыл. Уши у Лаврика становятся красными — то ли от выпитого, то ли потому, что опять ему нужен совет. Скоро он скажет: «Я должен попросить твоего совета». «А потом моих денег», — захочется ответить Алексу, но он не станет так говорить, даст.
— У меня теперь очень левые убеждения, — заявляет Лаврик.
В чем они состоят? В неуважении к чужой собственности? В том, чтобы не отдавать долгов? Алексу надо поскорей попрощаться с Лавриком и вернуться к работе, но они говорят обо всяких посторонних вещах, причем Лаврик все время на него обижается:
— Естественно, наличие денег делает твои суждения более вескими…
Надо перетерпеть и это. Однако замечания Лаврика неприятны: все--таки главное в Алексе то, что он математик. Хороший прикладной математик, да.
Лаврик переходит к делу: он попал тут в одну историю… Глупую, не хочется говорить. Короче, угрожает тюрьма. Лаврик надеется, что по болезни его все-таки не посадят. Он, кстати, сильно разочаровался в Америке.
Какая у него болезнь? — Псориаз.
— Есть специалисты, из наших с тобой соотечественников, справку сделают.
И он обещает больше не беспокоить Алекса, не приходить.
После получения чека у Лаврика сильно улучшается настроение:
— По гроб жизни обязан.
Алекс пропускает его вперед: