КГБ играет в шахматы
Шрифт:
5. Первые битвы
Между тем минуло больше года с того времени, как мы подали в ОВИР прошение о выезде, а ответа не было. Отсутствие ответа — тоже ответ. Мы решили провести нашу первую акцию протеста — недельную голодовку. Приурочили ее к Всемирной шахматной Олимпиаде на Мальте — ноябрь 1980 года. Перед голодовкой я разослал письма в шахматные федерации важнейших стран с призывом о поддержке. Писать письмо за границу в ту пору было то же самое, как писать письмо в КГБ. Дело не в том, что прочтут. Так как мы написали
Голодовка дала два результата, и оба не те, на которые мы рассчитывали. Один — нам разрешили участвовать в официальных соревнованиях внутри СССР, и второй — у меня случились спровоцированные голодовкой почечные колики. После ужасной ночи с двумя вызовами машин неотложной «скорой помощи» я отправился наутро в районную поликлинику. Молодая врачиха, выслушав меня, почему-то с плохо скрываемым презреньем сообщила, что у меня аппендицит. Я заметил ей, что мой аппендикс вырезан десять лет назад, и лечиться у нее передумал.
Это были годы, когда на глазах стала рассыпаться советская система здравоохранения. В эти же годы стала разваливаться и советская школьная система, с дореволюционных лет хранившая до той поры известные традиции. Советский Союз быстро двигался к своему концу.
Что касается участия в советских турнирах, то после некоторых сомнений мы решили вернуться в них. Мы подумали, что властям будет неприятно смотреть на наши победы и нас отпустят.
Первой в чемпионате Москвы среди женщин в конце зимы 1981 года сыграла Аня и легко его выиграла.
Мужской чемпионат Москвы состоялся в мае 1981 года и был, без иронии, большим организационным успехом председателя московской федерации Константинова. Участвовало 13 гроссмейстеров, так как чемпионат сделали открытым. Пригласили Рафика Ваганяна из Армении, нового чемпиона СССР Льва Псахиса из Красноярска и других. Меня допускать не хотели, я написал жалобу начальнику отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Тя-жельникову, и меня в турнир включили. За годы отказа я написал неимоверное количество жалоб и добился в деле написания их совершенства. Увы, после отъезда такое мое мастерство стало невостребованным.
Оказалось, что, пытаясь не допустить меня, московские начальники были по-своему правы, — турнир я им испортил. Сначала, «после известной голодовки», как выразился в своей речи на закрытии первенства Константинов, я играл с большим подъемом и убедительно выиграл турнир. «Советскому спорту» в обзорах туров приходилось после описания семи партий из восьми игранных — моя пропускалась — приводить положение участников. И здесь моя фамилия неизменно оказывалась первой.
Но главная неприятность ждала их на торжественном закрытии чемпионата. В самом большом зале Центрального Шахматного клуба СССР за длинным столом разместилось московское начальство. Зал заполнила публика. Начальство стало обмениваться похвалами друг другу о действительно хорошей организации первенства. В конце мероприятия, когда, расхвалив друг друга, начальство расслабилось, к столу вышел я, и заявил, что хочу сказать несколько
Период тот — весна 1981 года — в мире шахмат был особый. Приближался второй матч на первенство мира между Карповым и Корчным в итальянском городке Мерано. Борьба та — между героем советской системы и «отщепенцем» и беглецом — была верхом бесстыдства и аморальности в истории шахмат, да и спорта вообще. Только футбольный матч киевского «Динамо» с немцами в оккупированном Киеве в 1941-м или 1942-м году мог бы сравниться по гнусности с той шахматной борьбой. По легенде, футболистов «Динамо», выигравших игру, расстреляли.
Перед первым матчем на первенство мира между Карповым и Корчным на Филиппинах осенью 1978 года советские власти летом в Москве арестовали сына Виктора Корчного Игоря. Вина Игоря перед властями заключалась в том, что он хотел уехать к отцу. Игорю предлагали вместо этого идти служить в армию. На самом деле Игорь Корчной стал пешкой в партии «КГБ против Виктора Корчного». После отказа Игоря идти в армию приговор был три года тюрьмы.
Мне представляется, что проводить в таких условиях матч на первенство мира было совершенно немыслимо. С древних времен, после того как сыновей перестали приносить в жертву языческим богам, ничего омерзительнее матча, когда сын одного участника находится фактически в руках другого, не придумать.
И вот в Италии должен был начаться второй такой матч. Президент ФИДЕ, исландский гроссмейстер и юрист Фридрик Олафсон, последний президент шахматной федерации — представитель Западного мира, предпринял шаги к тому, чтобы добиться освобождения Игоря Корчного. Он отложил на месяц начало матча, чтобы дать советским властям время освободить Игоря. Советы в ответ организовали в самой популярной в СССР газете «Советский спорт» кампанию писем протеста против этого решения Олафсона. Гроссмейстеры «писали», как нехорошо нарушать регламент матча.
Я запомнил такой «перл»: «Корреспондентам не удалось связаться с западногерманским гроссмейстером Робертом Хюбнером, но герр Мюллер, знакомый Хюбнера, сказал корреспондентам, что знает, что Хюбнер осуждает Олафсона».
Итак, я вышел к столу. Я поблагодарил организаторов чемпионата, а потом огласил наше с Аней «Открытое письмо» в Федерацию шахмат СССР. Мы призвали федерацию добиться освобождения Игоря Корчного. Ситуацию, когда играется матч, а сын Виктора Корчного томится в советской тюрьме, мы назвали унизительной для Карпова — не может быть и речи о равном положении участников. Завершали мы письмо эффектной фразой: «Тень тюремной решетки не должна падать на шахматную доску».
Наступила тяжелая тишина. Даже автор речей Суслова не смог выдавить из себя больше чем: «Непонятно». Публика стала молча расходиться. В толчее на лестнице какой-то старый человек, не сказав ни слова, пожал мне руку.
В тот же вечер о нашем письме и о его оглашении на закрытии турнира рассказал «Голос Америки». Из приглашенных мной западных корреспондентов трое американцев присутствовали в зале шахматного клуба на церемонии закрытия. Историю о моем выступлении на этой церемонии New York Times опубликовала на первой полосе.