КГБ играет в шахматы
Шрифт:
В начале зимы 1985 года я узнал, кажется, из передачи какого-то западного радио, что 16 апреля 1986 года в Берне, во время сессии Совещания по взаимопониманию и сотрудничеству в Европе, намечено провести шахматный турнир «Салют Гулько». Организаторами этого мероприятия были выдающийся правозащитник Владимир Буковский, Лева Альбурт, в 1984 и в 1985 годах успевший выиграть два чемпионата США, и Эдик Лозанский, с которым я немного общался в мои студенческие годы. Когда-то Эдик был школьным учителем моей соученицы на факультете психологии Московского университета Наташи Власовой, сохранил с ней дружбу и охотно участвовал в наших студенческих вечеринках.
Позже к организаторам мероприятия в нашу защиту присоединился молодой гроссмейстер, чемпион мира среди юношей Максим Длуги. Максим родился в Москве и вырос в Нью-Йорке.
Паблисити, получаемое нами от акции в Берне, давало относительную защиту, и мы решились на крайнюю меру. Мы видели, что советские власти легко переносят наши голодовки. Они вынесли отдельную уличную демонстрацию в 1982 году. Мы решили начать выходить на ежедневные демонстрации на одной из площадей Москвы до тех пор, пока нас не выпустят… или не посадят. Нечего и говорить, отказная жизнь с вечным ожиданием чего-то осточертела нам до предела.
Мы рассуждали, что новый глава государства показывает свои «железные зубы» пока что лишь в борьбе с российской национальной болезнью — повальным пьянством: тогда шла всесоюзная кампания против этого главного народного времяпровождения. Карпов, принимавший участие в решении нашей участи после подачи нами заявления на эмиграцию, лишился титула чемпиона мира и, видимо, части влияния. Да за семь лет отказа и угроза, представляемая нами Государственной безопасности СССР на шахматной доске, конечно, снизилась. Мне уже не 32, а 39…
И самое главное, выведшее нас на площадь не в 1979 или в 1980 году, а в 1986-м, — это духовный путь, пройденный нами за семь отказных лет. Помните, как учил нас молодой эксперт в написании буквы «ламед» из Англии, что «не мы прикованы к стене, а стена прикована к нам?» Мы стали свободными людьми. И решили вести себя как таковые.
Опять, как перед нашей первой демонстрацией, мы разослали письма во все мыслимые инстанции, сообщая, что с 10 апреля 1986 года мы начинаем проводить на Арбатской площади Москвы, около памятника Николаю Васильевичу Гоголю, ежедневные демонстрации протеста против отказа властей дать нам разрешение покинуть СССР. По субботам, в еврейский шаббат, демонстрации проводиться не будут. Моссовет мы просили дать нам официальное разрешение на проведение демонстраций. Спортивные и шахматные организации мы приглашали прийти на площадь и поддержать нас в борьбе за наши законные права. А КГБ мы могли бы напомнить проследить, что все вышеперечисленные организации своевременно им настучат. Но КГБ, наверное, проследил за этим и без наших советов.
Конечно, во всем этом была насмешка над потешным документом — Конституцией СССР, гарантировавшей нам свободу демонстраций. Но если бы граждане СССР имели право на публичный протест, они были бы свободными гражданами. И это был бы уже не Советский Союз.
Чтобы придать больше публичности предстоящим демонстрациям, я решил организовать на время XXVII, как выяснилось позже, предпоследнего, съезда КПСС в конце февраля — начале марта 1986 года массовую десятидневную голодовку протеста. Я предложил идею старой отказнице Наташе Хасиной. Идея нашла живой отклик. 24 февраля, накануне открытия съезда, мы провели пресс-конференцию. Кроме меня в голодовке участвовали еще
Приятным сюрпризом стало участие в нашей пресс-конференции двух групп западных телевизионщиков. КГБ не заблокировал квартиру, в которой мы собрались. А ведь могли бы…
Что-то менялось в воздухе…
По моему самочувствию три голодовки, в которых я участвовал, заметно отличались одна от другой. В этой, последней голодовке, я отвратительно себя чувствовал на пятый и шестой день и замечательно — на девятый и десятый. Мне даже не хотелось прекращать голодать, но мы объявляли о голодании только до окончания съезда.
На нашу заключительную пресс-конференцию опять приехали западные телевизионщики. Они могли бы запечатлеть, что отказницы, голодавшие вместе со мной, заметно похорошели. У них не только улучшились фигуры и цвет лица. У дам появился блеск в глазах. Я догадывался, что это был голодный блеск.
Между тем стремительно приближалось 10 апреля — объявленный день нашей первой демонстрации. У меня еще теплилась надежда, что власти нас выпустят до этой даты. В самом деле — зачем им нужны были наши демонстрации? Посадить нас они могли не раз и до этого. Выпустить в результате демонстраций — унижение для них, да и дурной пример для окружающих. Определенно, если бы я мог поговорить с людьми, владеющими нашими жизнями, я бы убедил их отпустить нас немедленно. Ужас нашей ситуации заключался и в том, что наши судьбы решали не люди, а фантомы. КГБ, коммунистическая партия — кто это? Кто конкретно был нашим тюремщиком?
9 апреля вечером к нам приехала наша знакомая, давняя отказница. Она сказала, что поговорила со знающими людьми, американцами, журналистами — нам выходить на демонстрацию нельзя. Поломают руки-ноги, посадят. Но мы уже были полны боевого духа и рвались в бой.
На следующее утро мы попробовали повторить наш трюк из 1982 года. Мы покинули нашу квартиру в пять утра. Стоял густой туман. Возможно было что-нибудь рассмотреть лишь в радиусе одного метра вокруг себя. И вот в эти два крошечных круга, когда мы двинулись от нашего подъезда, все время проникали еще две человеческие фигуры. Мы дважды обошли наш дом и поняли, что от преследователей нам не оторваться. Что же, будем знать — дважды повторить с ними одну уловку не получается. Мы вернулись в нашу квартиру и доспали недоспатое.
В три часа пополудни у памятника Гоголю нас поджидали три команды западных телевизионщиков. Их, видимо, занимал вопрос — допустит ли Горбачев в Москве демонстрацию протеста. Без пяти три мы с Аней поднялись на поверхность из метро «Арбатская-кольцевая» и двинулись к месту демонстрации. Мне казалось, что издалека я уже видел людей, поджидавших нас у памятника. Но тут, у кинотеатра «Художественный», нас неожиданно окружила большая группа мужчин, и дородный майор милиции предложил нам предъявить документы. «Выяснилось», что мы с Аней как две капли воды походили на преступников, которых они разыскивают, и мы должны пройти с ними в отделение милиции для опознания. Началась тягомотная перебранка, но было ясно, что к памятнику пройти нам не дадут.
Я обратил внимание на мелкого вертлявого человека, который двигался по периметру толпы, окружившей нас, и отдавал блокерам какие-то распоряжения. Показав на него широким жестом, я внезапно закричал: «Этот человек из КГБ!» Случилось неожиданное — мелкий человек, на которого я указывал, пустился наутек.
Это дало нам важнейшее наблюдение. Гэбэшники были всесильны. Они, как показывала жизнь, могли делать с гражданами что хотели. Но каким-то правилам должны были подчиняться и они. Так, их принадлежность к «организации» не должна была раскрываться публично.