КГБ против СССР
Шрифт:
Вероника Жукова была всего лишь его соседкой по коммуналке. Да и то всего несколько лет – кажется, пока не пошла в третий класс, а ее родителям не выделили отдельную квартиру на Малой Бронной. Она помнила его еще молодым студентом, вечно голодным, но счастливым. Крошкой совсем считала, что была в него влюблена. Правда, с годами нарисованный детским воображением образ стал тускнеть и стираться – к своим 35 годам помнила она свою былую любовь весьма смутно. Потому, наверное, при встрече не узнала. Нет, она могла бы узнать его по чертам лица, которые отчетливо остаются особенно
И он тоже ее не узнал. Ей было 35, а выглядела она лет на десять моложе. Шик был во всем – в ее походке, в роскошной одежде, во французском парфюме, аромат которого источала эта прекрасная, утонченная и возбуждающая сознание не женщина,.. девушка, еще не познавшая тягот деторождения и с наслаждением вкушавшая каждую минуту этой жизни, прекрасной, как она сама. Из толпы утомленных серых москвичек выделялась она ярким пятном размашистого мазка Модильяни или Сикейроса, с которыми пила кофе и коньяк и обещания которых запечатлеть ее в веках походя высмеивала. Не заметить ее было нельзя,.. но узнать трудно.
Однако, у него получилось. Стоило дверям «Астории» будто бы самим распахнуться, а ей – появиться в них радугой посреди серого дождливого неба, с сентября еще нависшего над Москвой и никак не желавшего уступать место небу снежно– зимнему, он не сводил с нее глаз. Вне всякого сомнения, он был человеком искусства – красоту он умел видеть целко и безошибочно.
– Вероника, – еле слышно прошептал он, и она – вот незадача – посреди всей этой ресторанной сутолоки сумела разобрать свое имя. Она повернула голову и обомлела – перед ней, потрепанная жизнью и незавидной работой, сидела ее детская любовь. На ватных ногах подошла она к столику.
– Ленька, ты?!
– Да, товарищ Жукова, я.
– Ну не совсем товарищ и совсем уже не Жукова.
– Вот как?! Ну– ка, рассказывай…
– У тебя свободно? Сесть можно?
– Конечно, садись, что ты.
Она села и позвала официанта. Заказав шампанского и увидев смущенные глаза кавалера, подметила:
– Надо же, пиво в «Астории» – ты всегда был ценителем прекрасного…
– На большее, увы, денег не хватает.
– Я поняла это по твоему пиджаку. Но выбор места просто исключителен!
– А, – махнул рукой Лернер. – Лучше тридцать лет пить свежую кровь, чем триста лет клевать тухлое мясо.
– Так ты пьешь свежую кровь? – хохотнула Вероника, обнажив ряд белоснежных зубов.
– Временами. Когда премия.
– И за что же премировали так щедро?
– Да, вот, был только что у вдовы писателя Алексея Толстого. По заданию «Литературки» фотографировал гобелены, картины, музейные экспонаты… А уж какая у нее коллекция драгоценностей, ты бы видела!
– Коллекцию тоже удалось заснять?
– За нее бы премию не дали, а вот с работы снять, пожалуй, могли бы… Но и у тебя, я погляжу, цацки не хуже графининых будут…
– Что за выражения, Леонид Исаакович?
– Где?! В Пари… – глаза Лернера округлились. Посетить прекрасный французский город всегда было мечтой одинокого и тонкого еврея, мечтой столь же недосягаемой, как та интеллектуальная и культурная богема, близостью к которой он все еще грезил, а его собеседница уже давно жила.
– Да, Ленечка. После окончания института я вышла замуж за француза – он приезжал на какой– то кинофестиваль или… в общем, я уже не помню. В общем, была я тогда хороша…
– …да ты и сейчас как с обложки журнала!
– Брось. Хотя, спасибо, мне приятно. Но тогда, видишь ли, к моей красоте еще изрядного удельного веса добавляла молодость. Очаровала я французика моего и вскоре уже укатила с ним на его историческую родину.
– Так просто?
– Ну, не все так просто. Конечно, пришлось имитировать беременность, дать пару взяток гинекологам, но ты ведь помнишь, что мой дедушка был главврачом во Второй городской, так что это было сравнительно несложно. Потом, по приезде, горько разочаровать моего Луи тем, что от переживаний и бесконечных мытарств по КГБ да разным комиссиям ребеночек приказал долго жить, а вернуться на родину… только спустя десять лет брака и счастливой семейной жизни, когда супруга моего вновь отправили в Москву провести месяц служебной командировки в здешнем французском торгпредстве.
– Слушай… – Лернер внимал словам давней подруге, буквально открыв рот. – Это же все буквально как жизнь на луне. Только бы одним пальцем все это потрогать – мне кажется, что не жалко отдать остаток дней земных за такое благо… А, кстати, как же теперь твоя фамилия?
– Сенье. Госпожа Вероника Сенье. А что касается потрогать пальцем, изменить жизнь… Я раньше тоже думала, что это – что– то из области фантастики. Однако, как видишь, все меняется. И в твоих руках еще изменить свою жизнь.
– Но как?
– Франции, родной, на всех хватит. А пока тебе бы вырваться из порочного круга коммуналки да своей Нинки– хабалки.
– Поздно хватилась. Она уж давно меня бросила.
– Так радоваться надо! Есть повод выпить! Официант, второй бокал для шампанского, силь– ву– пле!
– Только за это?
– Ну и еще за что– нибудь. За любовь, например, – игриво проворковала молодая француженка московского происхождения.
– У тебя– то понятно, любовь и через 10 лет брака – понятие актуальное. А у нас здесь…
– Почему ты решил, что я имею в виду мужа?
Глаза Лернера загорелись. «Уж не намекает ли она на восстановление старых отношений? А, чем черт не шутит? Может, и вправду, все еще в моих руках, а?»
– А кого?
– Сам же сказал, что я еще ничего. Значит, могу еще понравиться. А во Франции, среди этих жлобов, искать родственную душу – дело пустое.
– Ты уже и здесь кого– то себе отыскала? – надежда еще слышалась в его голосе.
– Это меня тут нашли. Я ведь здесь уже два месяца. И где– то месяц еще пробуду. Думаешь, местные кавалеры настолько одряхлели, что позволят скучать привлекательной француженке, так хорошо говорящей по– русски?