КГБ в смокинге. Книга 1
Шрифт:
— Что «это»? Подмешивать люминал в кофе?
— Нет, так крепко спать после всего.
— У нас, русских, коварство в крови, разве вы не знали? Холодные и расчетливые орудия коммунистической системы.
— А у нас, евреев?
— Это, увы, тайна. Как оборотная сторона Луны. Всякий раз, когда кто-то чего-то не понимает, сразу валят на евреев. Я же говорила вам, что все мы — рабы привычек…
Неожиданно общий гомон вспорол резкий баритон:
— Леди и джентльмены — участники международного симпозиума,
Гомон возобновился, но уже с новой, возбужденной интонацией. Курящая, галдящая толпа, распространявшая ароматы духов, кофе и хорошего мыла, потянулась к вертящейся стеклянной двери вестибюля.
— Неужели все эти люди — участники симпозиума? — поинтересовалась я, пока мы с Гескиным двигались к выходу.
— А что, не похожи?
— Да не очень.
— Думаю, что все. Хотя не могу сказать, что все они литературоведы, критики или писатели, — Гескин подал мне руку, и я поднялась по высоким ступенькам в салон огромного канареечно-желтого автобуса. Через секунду барон уже сидел рядом.
— На что вы намекаете?
— Видите ли, любое подобное сборище чем-то напоминает панель: в основном места заняты профессионалами. Но бывает, что забредают и любители…
— Вы имеете в виду меня или себя?
— Вот теперь я вижу, что вы действительно выспались, — улыбнулся Гескин и второй раз за утро поцеловал мне руку.
— Вы и дальше намерены демонстрировать наши приятельские отношения? — спросила я вполголоса.
— А разве это не вы подошли к моему столику в «Рице»?
— Не к вашему, а к столику госпожи Шарль-Ру.
— Неважно. Все должно идти как планировалось.
— Кем?
— Валя, давайте поговорим о Кортасаре…
— К черту Кортасара! Еще успеете наговориться, для этого есть симпозиум. А я хочу поговорить о себе!
— Спокойней, мадемуазель, спокойней, — Гескин перегнулся к сидевшему через проход плотному мужчине с холеной бородкой: — Мсье Парсини, ваше эссе о Вольтере просто блистательно…
— Благодарю вас, барон, я особенно счастлив слышать столь лестный отзыв именно от вас.
— Позвольте познакомить вас с представительницей русской прессы госпожой Мальцевой…
— О-о! — Парсини всплеснул руками, словно его обрызгали расплавленным оловом. — Вот уж действительно сюрприз! Мне очень приятно, мадам, что на вашей родине почитают творчество Хулио Кортасара!
— Мне приятно, что вам приятно.
— Какой французский! — Парсини еще раз всплеснул руками, теперь уже так, словно отряхивал остывшие сгустки олова. — Где вы изучали язык?
— В Мытищах.
— Простите?
Автобус взревел и тронулся. Чтобы успешно вести дальнейшую беседу
— Мытищи — это университет?
— В каком-то смысле даже больше…
— Больше Сорбонны?
— Ну что вы! Разве есть в мире что-либо больше Сорбонны?
— А какую газету вы представляете, мадам?
— Боюсь, что при переводе ее названия на французский потеряется даже та крупица смысла, которая в нем была заложена изначально…
— Понятно! — Парсини игриво подмигнул Гески-ну. — Барон, ваш вкус, как всегда, безукоризнен.
— Вы имеете в виду шейный платок сэра Джеральда? — меня вдруг разозлила атмосфера спонтанного кобелиного взаимопонимания, возникшая между ними.
— О да, — кротко кивнул Парсини, поняв, что мне неприятна последняя фраза.
На этом обмен мнениями завершился. Я уставилась в окно, наблюдая яркие, оживленные улицы Буэнос-Айреса. Несмотря на будний день, народу была масса. Причем, в отличие от озверевших на работе и в очередях москвичей или ленинградцев, эти, темноволосые и нарядные, никуда не спешили. Шли покачиваясь, в обнимочку, сидели в кафе за чем-то ярким, глазели на витрины, целовались прямо на проезжей части… Странно, но вчера, когда все было запутанно и неясно, когда Гескин казался мне врагом номер один, а подозрения и авантюрные планы разоблачения респектабельного соглядатая грызли меня изнутри, вид буэнос-айресских авенид гораздо больше радовал глаз. Сегодня же эта беззаботность и многоцветье почему-то меня раздражали. Я с тоской осознавала всю несостоятельность жизненной концепции моей приятельницы…
— Нравится? — Гескин, видимо, еще с утра поклялся посвятить оставшуюся жизнь опеке надомной.
— Вам не кажется, что нам надо поговорить? — спросила я, не отрываясь от окна.
— Мне кажется, что вчера мы поговорили обо всем на свете. Такой драматургии чувств сам Шекспир позавидовал бы.
— Да, но я по-прежнему не знаю, что делать…
— Судя по вашему виду, этого не скажешь, — пробормотал барон. Однако, перехватив мой разъяренный взгляд, примирительно добавил по-русски: — Вам не следует волноваться. Я все обдумал.
— И?..
— Послушайте, даже если бы я представлял себе план дальнейших действий, обсуждать его в автобусе было бы странно, не так ли?
Я кивнула.
— Дайте срок, все свалилось на нас так неожиданно… Посмотрим, как будут развиваться события. Боюсь, что-то такое, чего не знаете ни вы, ни я, еще произойдет…
— Господи! — вырвалось у меня помимо воли. — Что еще?
— Не знаю… — Гескин поправил шейный платок, как-то виновато улыбнулся и повторил: — Не знаю, Валя…