КГБ в смокинге. Книга 2
Шрифт:
— Вэл, успокойтесь. — голос Пржесмицкого звучал ровно, без намека на интонацию: и впрямь замогильный голос. — Не распускайте себя. Сосредоточьтесь на том, что осталось совсем недолго. Поймите, это просто глупо: вытерпеть то, что мы вытерпели, — и пустить все насмарку. Подумайте о Вшоле, в конце концов…
— Даже если он уже на том свете, ему все равно лучше, чем нам!
В течение нескольких долгих, томительных секунд Пржесмицкий молчал. Потом вздохнул и очень тихо, почти шепотом, сказал:
— Не будьте злой, Вэл… Вам это совсем не к лицу.
— Простите меня…
— Все нормально,
— Расскажите мне что-нибудь. Не молчите, пожалуйста. Когда вы говорите, мне легче переносить этот кошмар.
— О чем рассказать?
— О чем хотите. Только не молчите.
— Я плохой рассказчик, Вэл. Как-то привык больше слушать…
— Вы говорили, что уже бывали в такой ситуации. Это правда?
— Да.
— Где было страшнее всего?
— Не здесь. В другом месте…
— Было так же холодно?
— Наоборот — жарко.
— Тоже в лесу?
— В пустыне.
— В какой?
— Это не имеет значения. Пустыня и есть пустыня. Нет деревьев, нет травы. Нет вообще ничего. Песок. Сплошной песок. Желтый и раскаленный, как сковорода… Дышать можно только через носовой платок. А воздуха и так мало… Словом, Вэл, по сравнению с пустыней эта могила — сущий рай. И даже с кондиционером.
— А я бы согласилась сейчас полежать в пустыне пару часов.
— Вы бы не выдержали.
— От кого вы прятались там? Тоже от КГБ?
— Нет. От египтян.
— Сколько вы там пролежали?
— Ровно сутки.
— Без воды?
— У нас была одна фляжка на четверых.
— Когда это было?
— В семьдесят третьем…
— Вы их обманули, да? Выбрались?
— Иначе я бы не имел чести лежать в одной могиле с вами.
— А зачем вам все это?
— О чем вы?
— Кого-то преследовать… Убивать… Закапываться в землю… Бред какой-то! А нельзя жить, как миллионы других людей?
— Это как?
— Пить утром кофе… Идти на работу… Обсуждать с друзьями футбол… Книги читать, в конце концов…
— Вы думаете, я ничего этого не делаю?
— На работу с пистолетом не ходят.
— Вы знаете, Вэл, за что вас преследует КГБ?
— Догадываюсь.
— Это справедливо?
— Нет, пан Пржесмицкий. Это несправедливо.
— Но кто-то же должен вас защитить, верно? Вас и тысячи таких, как вы. А как это сделать без пистолета? Добрым тихим словом? Ваши соотечественники из КГБ разговаривают на другом языке.
— Вам нравится ваша работа?
— Оставьте в покое мою работу! Мне нравится моя жизнь. Я не делаю ничего такого, что противоречило бы моим убеждениям, моему представлению о том, какой должна быть жизнь и какими должны быть люди в этой жизни. Я никогда не убивал без нужды. Не пытал женщин. Не преследовал беспомощных. У меня есть мать. Жена. Была сестра… Ей никто не помог тогда, в концлагере. Потому что Гитлер делал у себя что хотел. Это была Система, как сейчас в Советском Союзе. Если человек ведет себя так, как угодно Системе, он будет жить, есть, читать книги и ходить на футбол. Если же он пойдет против, Система его уничтожит. Как хочет уничтожить вас. Как уничтожила мою сестру. Как сожгла, расстреляла, похоронила заживо миллионы людей… Это мерзкая система. Я ненавижу ее.
— Это уж точно, — пробормотала я. — Без работы вы не останетесь.
— Что?
— Я говорю, пан Пржесмицкий, что все это очень сложно…
— Это пустяки по сравнению с тем, что нам сейчас предстоит.
— Все? Мы выходим наружу?
— Попробуем… — тихо сказал Пржесмицкий и добавил на иврите какую-то фразу, после которой я вспомнила о существовании еще одного человека. Водитель был верен себе и за все время пребывания под землей не проронил ни слова.
Несколько минут прошло на фоне беспрерывного шуршания осыпающейся земли. Потом я почувствовала какое-то изменение, а затем моя осторожная догадка переросла в уверенность: в могилу хлынул поток воздуха. Только тут я поняла, что земля в принципе — довольно слабый проводник кислорода. Тем временем за плечами у меня что-то происходило. Как я догадалась, орудовал в основном молчун водитель. Прошло еще несколько минут, и я почувствовала чью-то ладонь на своем локте.
— Давайте ваши руки, Вэл, — прошептал Пржесмицкий. — И потерпите: мне придется протащить вас.
— В каком смысле?
— В прямом…
Скоро я поняла, что он имел в виду. Лаз находился в той части могилы, где лежал водитель. Видимо, чтобы не поднимать лишнего шума или по каким-то иным соображениям, мои провожатые решили выбираться наружу именно оттуда. Пржесмицкий прорыл что-то вроде кротовьего коридора — очень узкого, который в любую секунду мог рухнуть под тяжестью пластов грунта, — и, схватив меня за обе руки, потащил сквозь него с такой силой, что пуговицы моей дубленки, а затем и кофты моментально оторвались. Хватка у Пржесмицкого была, что называется, стальная. К счастью, мои руки онемели настолько, что боли я не чувствовала, только легкое покалывание…
В лесу уже сгустилась тьма, так что после длительного пребывания под землей я могла не бояться слепоты. Пржесмицкий довольно нелюбезно подсадил меня снизу, две здоровенные ручищи водителя, ухватив меня за ворот и рукав дубленки, выволокли наверх, а еще через секунду я услышала тихий голос:
— С прибытием на этот свет, пани!
29
ПНР. Лес
Ночь с 6 на 7 января 1978 года
Я было открыла рот, но Пржесмицкий сделал предостерегающий жест, и я тут же его захлопнула. Меня настолько поглотил мучительный процесс восстановления нарушенного кровообращения в конечностях, что я даже не заметила, как осталась в гордом одиночестве у оскверненной могилы. Оба израильтянина куда-то бесшумно исчезли. Вид у меня был еще тот, даже в темноте: слипшиеся влажные патлы, растерзанная дубленка без пуговиц, разорванная кофта и полный песка и сухой глины лифчик. Вначале я попыталась как-то привести себя в порядок, потом, поняв, что это дело безнадежное, начала растирать руки и ноги и просто не успела испугаться — через несколько минут Пржесмицкий и водитель вернулись. Водитель сразу устремился к могиле и стал придавать ей девственный вид — утрамбовывать землю, присыпать ее снегом и сосновыми ветками, а Пржесмицкий присел возле меня на корточки и неожиданно широко улыбнулся: