КГБ
Шрифт:
Мощный удар по советской разведке — такой же, как от Элизабет Бентли, нанес шифровальщик Игорь Гузенко, перебежавший в Оттаве в сентябре 1945 года. Побег Гузенко чуть не провалился. Когда он вечером 5 сентября обратился в редакцию «Оттава Джорнел» и в Министерство юстиции, ему сказали, чтобы приходил утром. Но и на следующий день никто не помог. Весь вечер Гузенко с женой и ребенком провели у соседей. Лишь около полуночи, когда люди НКГБ сломали дверь его квартиры, на помощь пришла полиция. Маккензи Кинг, премьер-министр Канады с 1935 года, относился к возможности шпионажа в собственной столице еще легкомысленнее Рузвельта. Вначале он просто не поверил. Когда же его наконец убедили, он записал в дневнике, как был поражен тем, что Советский Союз шпионил за своим союзником в войне:
«Я диктую эти строки и думаю о советском посольстве — всего через несколько домов, — которое оказалось
Помимо раскрытия шпионской сети ГРУ в Канаде, Гузенко передал данные о советской системе шифров, дополнительные сведения о шпионской деятельности Элджера Хисса и Гарри Декстера Уайта, сведения, которые привели к осуждению в 1946 году британского атомного шпиона Алана Нанна Мея и дали наводку в отношении человека, скрывавшегося под псевдонимом Элли в английской разведке, которого, правда, так и не нашли вплоть до 1981 года, когда Гордиевский, получив доступ к досье Элли в КГБ, узнал, что это был Лео Лонг.
Неудачная попытка перебежать в Стамбуле причинила деятельности НКГБ в Англии почти такой же ущерб, как предательство Элизабет Бентли в Соединенных Штатах. 27 августа 1945 года заместитель резидента НКГБ в Турции Константин Волков, работавший под крышей вице-консула, направил английскому вице-консулу господину Ч. Х. Пейджу просьбу о безотлагательной встрече. Пейдж не ответил, и тогда 4 сентября Волков явился лично и попросил о политическом убежище для себя и своей жены. В обмен на политическое убежище и 50.000 фунтов стерлингов (по ценам 1990 года это около миллиона фунтов) он предлагал важные досье, документы и информацию, собранные им во время работы в британском отделе ИНУ в Центре. Он утверждал, что среди наиболее важных советских агентов времен войны двое находились в Министерстве иностранных дел, а семеро «в британской разведывательной службе», причем один из них «исполнял обязанности руководителя отдела британской контрразведки в Лондоне». Волков настаивал на том, чтобы о его действиях сообщили в Лондон не по радиосвязи, а дипломатической почтой, поскольку все радиосообщения между Лондоном и посольством в Москве расшифровываются уже в течение двух с половиной лет.
19 сентября Филби с ужасом узнал из дипломатической почты, поступившей из Стамбула, о попытке Волкова. Упоминание о «руководителе управления контрразведки», указывало, быть может правильно, на него. «В тот вечер, — писал Филби в своих мемуарах, — я допоздна задержался на работе. Ситуация требовала срочных, чрезвычайных действий.» Под «срочными действиями» подразумевалась, несомненно, встреча с оператором Борисом Кротовым. Это был один из самых опасных моментов в жизни Филби. Если бы не удача, Гузенко две недели назад не удалось бы перебежать в Оттаве. Чуть больше везения, и Волков сумел бы раскрыть Филби, нанести «великолепной пятерке» сильный удар. Волкову не повезло потому, что английский посол в Стамбуле находился в отпуске, а временный поверенный настолько презирал шпионаж, что не поставил в известность местного резидента СИС Сирила Мэчри, который почти наверняка понял бы важность Волкова и устроил бы ему побег.
Сразу же после встречи с Филби вечером 19 сентября Кротов сообщил в Центр о попытке Волкова. Через день консульство Турции в Москве выдало визы двум «специалистам» из НКГБ, которые выступали как дипкурьеры. 22 сентября в Лондоне решили, что Филби необходимо лично разобраться с делом Волкова. Задержавшись в пути, Филби прибыл в Стамбул лишь 26 сентября. По версии, которую Филби и НКГБ разработали для Запада, Волкова вывезли из Стамбула «через несколько недель». На самом же деле Волков и его жена, заколотые лекарствами до беспамятства, были доставлены в самолет в сопровождении охранников из НКГБ за два дня до прибытия Филби.
В своих мемуарах Филби вспоминает, как на обратном пути в Лондон он спокойно готовил отчет, в котором предлагал различные объяснения неудачи, которой закончилась попытка Волкова: пьянство, неосторожность, прослушивание НКГБ его квартиры, неожиданное изменение решения. «Другая версия — что русских предупредили о намеченном побеге — не имела никаких доказательств. Ее не стоило включать в отчет.» После бегства Гузенко прошло совсем немного времени, и вся история с Волковым так обеспокоила Филби возможностью скорого провала, что он решил в своем отчете дискредитировать Волкова. Когда копия этого отчета пришла в Центр, там всерьез забеспокоились.
Желание Волкова перебежать Филби объяснял
Наибольшая потенциальная угроза послевоенным операциям Московского центра на Западе исходила от нарушения шифровой безопасности в последний год войны. В 1944 году ОСС заполучила 1.500 страниц шифровальных тетрадей НКВД/НКГБ, захваченных финнами. Хотя оригинал по настоянию президента Рузвельта вернули в Москву, Донован сохранил копию. Сами по себе тетради большого интереса для западных криптологов не представляли. При зашифровке посланий НКВД/НКГБ вначале каждое слово или даже букву записывали в виде пятизначного числа из шифровальной тетради. Но затем шифровальщик в резидентуре НКГБ добавлял в каждую группу еще пять знаков из серии случайно отобранных цифр, указанных в «разовой тетради», второй экземпляр которой был только в Московском центре. Если использовать «разовую тетрадь» лишь однажды, как того и требовали инструкции Центра, шифр «расколоть» практически невозможно. Но в последний год войны количество информации, передаваемой резидентурами из Соединенных Штатов и Англии, было столь велико, что Центр иногда направлял «разовые тетради» вторично. Говорят, шифровальщика, виновного в этом, потом расстреляли. В конце войны было еще два случая нарушения обычно очень строгого шифрового режима. ФБР в 1944 году перехватило незашифрованные тексты нескольких донесений НКГБ из Нью-Йорка в Москву. Игорь Гузенко после своего побега в сентябре 1945 года рассказал о принципах шифрования, применяемых НКГБ и ГРУ.
Решающий прорыв в использовании разгаданных советских шифров был сделан в 1948 году блестящим криптологом Мередитом Гарднером. Гарднер служил в отделе службы безопасности армии США (АСА), который через год был преобразован в отдел службы безопасности вооруженных сил, предшествовавший Национальной службе безопасности (НСА), созданной в 1952 году. Гарднер был замечательным лингвистом и криптологом. Утверждают, что он за три месяца изучил японский язык, чтобы работать с японскими кодами и шифрами во время войны. В течение 1948 года ему удалось разгадать некоторые фрагменты шифровок НКГБ в Центр и из Центра, переданных в последний год войны. У Роберта Лампера из ФБР после первой встречи осталось о Гарднере впечатление как о «высоком, нескладном, неразговорчивом, очевидно, интеллигентном молодом человеке, который не любил говорить о своей работе, опасаясь сказать больше того, что ФБР знало из имевшихся у них фрагментов». В последующие годы было полностью или частично дешифровано несколько тысяч шифровок НКГБ (под кодовым названием «Венона»). Тайну «Веноны» и методы Гарднера по ее дешифровке выдал русским в 1948 году шифровщик АСА Уильям Уэйсбанд, завербованный МГБ за два года до этого. Предательство Уэйсбанда раскрылось в 1950 году. Хотя ему и дали год тюрьмы за неявку в суд, по обвинению в шпионаже его не судили. АСА и ее английский партнер ШКПС решили, что «Венона» слишком дорогой секрет, чтобы рисковать им, вынося в суд, пусть и при закрытых дверях.
Центру стало совершенно ясно, что «Венона» представляет собой целую серию мин с часовым механизмом потенциально чудовищной разрушительной силы для его шпионской сети. Поскольку не было известно, какие из шифровок конца войны были расшифрованы, нельзя было определить, когда и где мина сработает. Частично проблему решил Ким Филби, став в октябре 1949 года офицером СИС по связи в Вашингтоне. Меридит Гарднер позже грустно вспоминал, как Филби стоял у него за спиной и, попыхивая трубкой, с восторгом следил за ходом дешифровки русских сообщений. Вплоть до своего отъезда в июне 1951 года Филби благодаря своему доступу к материалам «Веноны» всегда успевал предупредить Центр о том, что вокруг кого-то из агентов сжимается петля.