Кибер-вождь
Шрифт:
— Горе тому, кто в роковой час не раскроет Мне свое сердце!
Светящийся Пророк царил над заколдованным стадионом; проектор делал его фигуру гигантской.
— Хочешь ли ты прощения? — Энрик простер руку к парню, дергавшемуся в захвате «стойких».
— Да! Да! Да! — бился парень. — Прости!! Я все скажу!..
— Кайся, нечистый духом. Кайся предо мной.
— Кажется, у нас проблемы, — оператор «политички» не оглядывался, но ощущал, что люди, из-за его спины глядящие в экраны, чувствуют себя подавленно.
— Этого никто не мог предвидеть, — нарушил кто-то тягостное молчание.
— Массовый гипноз, переходящий в психоз, — подсказал другой версию для завтрашних оправданий. — Энрик манипулирует сознанием людей, и
— Кто их арестует?
— Видимо, сэйсиды.
— Настоящее свинство!.. Свяжитесь с ними… и с полицией. По-любому надо обработать этих… кающихся. Версия выбора — фанатики, подражатели Фосфора. Неуправляемые сектанты. Или это — продуманная провокация Пророка. Или маятник чувств зашкалил — от любви до ненависти. Развивайте в интервью именно эти темы.
— Меня беспокоит другое. Он что-то знал заранее. Откуда? Осведомители в Департаменте?.. Вот что следовало бы выяснить.
— Откуда? — кисло усмехнулся старший офицер. — Он же Пророк!..
— Ну, конечно, а Хармон — Принц Мрака. Не смешно.
— У нас нет данных о наличии у Энрика экстрасенсорных свойств.
— М-да? Зато они есть у варлокеров. На глазах у всех Энрик совершил чудо; вам этого мало?.. Теперь стадион солидарен со своим волхвом — короче, все отменяется. Мы уже подставились.
Сотрудники «политички» нервно заспорили, обмениваясь излишними и запоздалыми колкостями, — а стадион вновь расцвел лучами, и Энрик в полете улыбкой бога и жестом раскинутых рук намекнул, что пора его восславить.
И ликующий тысячеголосый хор возгласил:
— Бог есть!!!
— И он восторжествует здесь, — уверенно ответил Энрик.
Простая овальная комната без окон. Один ее конец равномерно освещен сверху, и там, на разнообразных стеллажах, затянутых черным и красным бархатом, расставлены большие, удивительно прозрачные, причудливых форм и ярких окрасок кристаллы: бочкообразные рубины цвета голубиной крови и тлеющих углей, густо-синие сапфиры с мерцающими в их глубине звездами, октаэдры ярко-алой шпинели; на этажах и подставках утвердились в ряд колонки бериллов с ровными площадками, словно гамма всех цветов: голубые, синие, розовые, оранжевые, бледно-желтые, янтарные, зеленые всех оттенков, молочно-белые, едва уловимого цвета оконного стекла и вовсе бесцветные. Отдельно стоит аристократ, ярко-зеленый с пробегающей внутри синевой — изумруд. Рядом крупные полногранные призмы топазов со скошенными верхними площадками — розовые, винно-желтые, густо-голубые, сиреневые, зеленовато-голубые, естественной и мягкой окраски, чистой воды, такие большие, что кажутся ненатуральными, как столбики разноцветного стекла, но свет, отражающийся в их гранях особым образом, говорит об их благородном происхождении. Полыхает оранжевым пламенем гиацинт, переходя от золотого до красно-коричневого. Черный кварц — морион, дымчатый — траурно подчеркивает переходы черного и белого. Здесь и аметисты: бледно-сиреневые и ярко-лиловые, лавандовые и пурпурные, неравномерно прокрашенные по длине. Светят стеклянным блеском огромные друзы горного хрусталя, полыхает радужным сиянием царь всех самоцветов — бриллиант, тут и там отбрасывают снопы искр гигантские кристаллы двойника алмаза — циркона.
На другом конце комнаты — изящный белый стул, на котором сидит один-единственный человек с бледным неподвижным лицом — в черном, наглухо застегнутом костюме без лацканов на воротничке-стойке.
Свет в комнате медленно гаснет. Человек в черном плотно закрывает глаза; веки смыкаются, и он застывает в оцепенении.
Лучи лазеров, установленных на потолке, перебегают с кристалла на кристалл, зажигая и активируя их. Вспыхивают радугой бриллианты, им вторят мощной нотой цирконы, меняя цвет и рассыпая лучи света. Мощным крещендо солируют рубины, в их густой цвет вливает свою трель нежная шпинель. Как нарастающая мелодия, загораются бериллы, возвышая
В полном безмолвии разыгрывается эта партитура цвета. Лучи озаряют и выхватывают камень за камнем, свет исходит из глубины кристаллов, порождая пляску огня.
Человек в черном, крепко зажмурившись и откинув голову, ушел в себя.
Так Принц Мрака Ротриа слушал Симфонию Тишины.
ГЛАВА 9
Это было ужасное воскресенье…
Эрла извелась со вчерашнего дня. Она видела снятую издали, смутную, колеблющуюся сцену на крыше «столба» — Хиллари падает, террорист бросается к нему, потом бежит к флаеру… в ту минуту она, кажется, отчаянно закричала, вцепившись себе в волосы, — но Хил встал, кинулся следом… флаер взлетел.
И с тех пор — ни весточки, лишь несмолкающий галдеж в телевизоре, домыслы и версии одна другой глупей и вздорней. Покоя не было — Эрла спала, не раздеваясь, обрывочным, поспешным сном, то и дело растрепанно вскидываясь с подушки; было не до еды, не до работы, не до звонков — ни до чего, на уме был упавший на крыше Хиллари. Она послала к дьяволу Лотуса, явившегося с последними хлипоманскими новостями и похвальбой об успешной продаже ее картин. Из дома ни ногой. — у подножия томится орава репортеров, готовых затарахтеть в микрофоны: «Вот она, знаменитая подружка Хармона, который…» Паразиты!
Творческие люди не умеют поддерживать порядок ни в доме, ни в своем уме. Большая квартира-студия Эрлы всегда напоминала гибрид музея с лавкой старьевщика и кухней хозяйки-растяпы; теперь беспорядок вторгался к ней в мысли, и ощущать себя ненужной, позабытой, неприкаянной было сейчас особенно мучительно — как можно вынести, когда тебя, сходящую с ума, живую и страдающую, вычеркнули из списка?!
Промаявшись ночь в полусне, Эрла вместо завтрака наглоталась воды из-под крана, умылась кое-как — и позабыла утереться. Сосредоточенно тыча пальцами, настроила трэк на автоответ: «Оставьте ваше сообщение в записи». Но стало еще хуже — тишина угнетала, одиночество и неизвестность сжимали виски.
Кэннан, Кэннан.
Когда-то в прошлом Хиллари подселил ей на время своего приятеля; она согласилась — порой у нее жили подолгу друзья и знакомые друзей. Она и не заметила, как автор обозрений стал ее желанным собеседником. Ну педант. Ну немножко зануда и слишком уж вежлив. Зато какой багажник на плечах! И спорить с ним было одно удовольствие. Спохватиться не успела — вслед за Кэннаном проникли в дом и иллюстраторы, и копиисты, которые оттерли прежних друзей в сторонку.
— Ты это сделал нарочно? — спросила она Хила, раскусив его лукавство.
— Да, — улыбнулся глазами Хил. — Надо было, чтоб ты обновила свои знакомства. Ты недовольна?
— Нет… пожалуй, нет…
— Кэннан, мне плохо! — Эрла чуть не плакала в трэк. — Приезжай, пожалуйста!
— Сейчас же еду к тебе. Эрла, не откажи в маленькой просьбе…
— Что? — всхлипнула она.
— Прими душ. Обещаешь? Я привезу молотый кофе. Или лучше — чай? Он тоже натуральный. С настоящим сахаром. Есть сливки.
У Эрлы отлегло от сердца. Есть, есть один человек в Городе, который не пропадает неизвестно где неделями, не вваливается заполночь с компашкой неизвестных и обкуренных людей, а является, когда его позовут. Да, надо чем-нибудь заняться — чем-то простым и бытовым. Действительно, вымыться, растереть кожу до горячей красноты.