Киборги не умирают
Шрифт:
Антон стоял на вершине рукотворной насыпи, на краю пятиметрового рва, опоясывающий столицу. Истрескавшееся глинистое дно рва блестело от тонких проволок примитивных растяжек и бугрилось в местах установленных мин, снабженных тепловыми и объемными сканерами.
Уцелеть внизу даже при наличии скелета и черепа из вечного материала было нереально. Кости в разряде свойств не имели способность к разрушению, лишь гнулись, мышцы были сплетены из нейтритовых волокон, но суставы в силу функционального предназначения не имели жесткую сцепку и не смогли бы долго это предназначение исполнять.
Воронин допустил единственную ошибку: он не смылся вовремя. А уже после того, как офицеров 12-го отдельного мотодесантного шахского полка имени Мазы Великого, имеющих инопланетное происхождение, арестовали и стали расстреливать по одному, было уже поздно.
У Антона было подозрение, что таким образом хотят прикрыть его собственную дезактивацию, впрочем, у него не настолько было развито самомнение, чтобы считать, что из-за единственной его не совсем человеческой жизни, прерываются десятки других.
Когда Антона вытащили из постели, на нем были одни лишь шальвары. Самое прискорбное, что у него забрали флип, по которому он мог связаться с Иваном. У него имелся внутричерепной коммуникатор, но он оказался чересчур слабосильным, чтобы пробиться сквозь экранирующие стены Аль-Кахтани.
Расстрельная команда состояла из одних уржумцев. Настоящие дикари размерами чуть превосходящие нормальных людей, и от этого выглядящие настоящими монстрами. На них тоже одни штаны, только кожаные. Черные, забрызганные кровью, тошнотворно пахнущие. Торсы в узлах мышц в шрамах, как боевых, так и ритуальных. Длинные немытые волосы заплетены в косы по числу убийств.
Насупленные лица с выступающими надбровными дугами, с толстых губ, пережевывающих чачу, выступает зеленая слюна, которую они часто сплевывают тягучими плевками.
В арбалеты, не спускаемых с Антона, уложены толстые болты с зазубренными наконечниками, не отмытыми от предыдущих жертв, с засохшей кровью и вырванными сухожилиями. От уржумцев тошнотворно веет смертью. Это единственное, что они умеют делать. У этого самобытного гордого народа нет промышленного производства или каких-либо хозяйств по производству продуктов питания. У них ничего нет, кроме самобытности, гордости и патологического умения умерщвлять себе подобных.
Чуть позади расстрельной команды реет в воздухе боевой спилер. Подвески его пусты, но при массе в 15 тонн он и без боезапаса раскатает Антона в блин.
Командовал казнью некто Эргерон, остальные уржумцы никоим образом не претендовавшие на победу в конкурсе красоты Мистер Галактика, выглядели по сравнению с ним писаными красавцами, элитными проститутами с «Пантеры». Дыхание по-звериному шумно вырывается из носа размером в пол-лица, свирепый малоосмысленный психопатический взгляд.
Казнь доставляет ему удовлетворение, сродни сексуальному. Эргерон — записной палач, про него идет дурная слава, что его бешеного взгляда не может вынести никто. Приговоренные сами кидаются вниз в ров, лишь бы не видеть этого кошмара наяву. Вытаращенные буркала
Эргерон приближается, демонстративно не глядя на пленника, чтобы пустить в ход свое гнусное оружие с убойной дистанции, ошеломить, угробить, сломить сразу и навсегда. А потом убить уже физически. Но перед этим еще одна смерть. Моральная.
Чтобы казненный знал свое место. Чтобы катался внизу, пуская сопли и мочу. Чтобы ему самому противно было умирать. И вот тогда уржумцу станет хорошо.
Эргерон подходит вплотную, еще немного, и он уткнулся бы в Антона, Причем Антон при его неслабом росте в метр — девяносто доставал ему лишь до плеча.
Палач неспешно, мотая немытой головой с твердыми торчащими косами, поднял взгляд, словно тот был материальным, нечто сродни бревну с острым концом и упер его в спецназовца. Антону показалось, что он заглянул в бездну.
В глазах не было ничего разумного, обычные звериные глаза. И выражение лица, точнее, морды, также было звериное. Перед ним было животное, лишь по чьему-то злому умыслу надевшее кожаные штаны. В Галактике такое случалось.
Поняв, что его взгляд не возымел должного эффекта, Эргерон взъярился и зарычал.
Пасть его приоткрылась, обнажая два ряда великолепных, никогда не чищеных клыков с застрявшими громадными кусками сырого мяса. Уржумцы иногда позволяли себе хулиганить и канибальничали понемногу. К тому же мясо не один день пролежало в благоприятных для протухания условиях. Так что из пасти разило качественно настоянной вонью.
Антон терпеть безобразия не стал, аккуратно поддел пасть пальчиком и запахнул обратно. Та захлопнулась с деревянным стуком.
Уржумцы онемели от продемонстрированной наглости. При них унизили вожака, и они, позабыв про арбалеты, двинулись к нему, продемонстрировав слаженность, свойственную звериной стае.
Глаза Эргерона едва не вылезли из орбит, он издал рык, от которого кровь застыла в жилах даже у расстрельной команды, и они окаменели на месте, ожидая, как вожак сейчас расправится даже не с наглецом, с куском мяса, который посчитал себя наглецом.
Эргерон готовился зареветь в голос, перед тем как бросится в последнюю для Антона атаку, но не успел. Спецназовец подставил ему левый кулак под челюсть и быстро поднял на полметра, после чего кулак убрал и Эргерон всей массой насадился на другой кулак, уже справа.
Казалось, кулак спецназовца не вынесет полтора центнера живого конвульсирующего веса и треснет. Вместо этого, дикарь приподнялся еще на 10 сантиметров и уже оттуда рухнул на утрамбованный грунт. Его задница со стуком соприкоснулась с землей.
Ревел Эргерон, ревели бросившиеся на спецназовца его сородичи, все это вкупе отвлекло Антона, и он не углядел главную опасность, исходившую совсем не от дикарей.
Обширное и массивное налетело сверху, прибило к земле. Спецназовец барахтался в крупноячеистой сети-липучке, сброшенной с неряшливо болтающегося в воздухе спилера. Спецназовец дернулся еще раз и завяз окончательно. Умная сеть с чипами в каждом отдельно взятом сегменте заботливо спеленала его словно ребенка.