Киевские ведьмы. Выстрел в Опере
Шрифт:
— Какая я тебе «мамулька»? — осатанела Машина мама.
Маша юркнула в «детскую».
И удивленно замерла — пол был покрыт пластиковыми мешками.
На них возлежала картошка, любовно разложенная по фасону, размеру и степени гниения. Анна Николаевна всегда закупала картофель мешками, зимой и летом, и перебирать его пару раз в месяц было ее любимым успокоительным, заменявшим маме Маши вязание, медитацию и пр.
Блудная дочь вдохнула запах земли и подвала. Косолапо передвигаясь между шарами картофелин, добрела
Вскрикнула, увидав внизу Красавицкого.
Мирослава.
Мертвого!
Он стоял под окном, запрокинув голову, — он смотрел на нее.
Он не должен был там стоять, — он должен был лежать в земле на каком-нибудь кладбище.
…ее одногрупник, ее минувшая любовь, — сатанист и убийца, спасший ей жизнь.
Лицо Маши замерло в той же гримасе, в какой застыла минуту назад ее мать — с открытым ртом и остекленевшими глазами, не верящим своей способности видеть.
— Маша, — позвал Мир Красавицкий, дав почву для неверия Машиным ушам. — Это я. Не бойся... Все в порядке.
— Ты жив? — спросила она еле слышно, и тут же истерично продублировала свой вопрос: — Ты жив?!!! Мир! Ты жив?!
Сорящиеся за дверью не могли ее слышать.
— А вы знаете, что я — ведьма? Я могу вас сглазить! — гремел голос Чуб. — И вы ничего не сможете сделать, вы же — не ведьма. У вас даже в роду не было ведьм!
Даша, явно решила взять Машину мать «на слабо».
— Это у нас-то не было ведьм! — закричала Анна Николаевна.
— У вас! У вас! — исхитрилась перекричать ее Чуб.
— Я жив! — крикнул Мир снизу. — Можно войти?
Маша активно закивала.
Однокурсник проворно забрался по пожарной лестнице, спустившись по которой три дня тому «как воровка», Маша ушла из дома «навсегда».
— Ты жив…
Он сидел на подоконнике.
Красивый. Серьезный. В костюме и галстуке.
— Там, в больнице врач сказал нам неправду? — Маша коснулась его руки — рука была теплой.
Он был жив… Она и не видела его мертвым! Возможно, врач, сообщивший им в коридоре больницы страшную новость, перепутал имя больного.
— Врач сказал нам, что ты…
— Я знаю, — скучливо обрубил ее Мир.
И Маша расслышала: ему не интересно об этом говорить.
«Логично», — подумала она.
Наверное, все три разделивших их дня ему пришлось говорить только об этом.
— Я так рада, что ты жив, — сказала она, и осознала сказанное.
Он не погиб, спасая ее.
Она — не убийца!
Невиновна!!!
Радость, огромная, заполнила тело.
— Ты цел? — взволнованно защебетала она. — Было столько крови. У тебя был перелом? Или нет?
— Бог с ним со всем, — сказал Красавицкий. — Все это ерунда, в сравнении…
— С чем?
— Я должен сказать тебе очень неприятную вещь, — обещание грохотнуло прошелестело мрачно
Виновна!!!
«Пресуха! Приворотное зелье… Даша приворожила его ко мне».
Радость померкла.
— Поздно, — произнесла приговор она.
— Для любви нету «поздно».
То же самое Маша сказала и Врубелю.
«А если нету поздно?»
Но оказалось, что поздно — есть.
— Мир, прости меня, — попросила студентка. — Но я… не люблю тебя больше. Я любила тебя на первом курсе. И на втором… Ты не обращал на меня внимания. А я думала, что люблю тебя, но…
Мир Красавицкий — самый красивый парень их института был невзаправдашней любовью.
Маша любила его как книжный идеал, любила тогда, когда еще не жила, а только мечтала о любви, в стеклянном аквариуме своего одиночества.
Но даже книжные фантомы — мечты о сказочном, фантастическом булгаковском мире, оказались, на поверку, более реальными, чем ее надуманная любовь к реальному Миру.
— …я люблю другого. Прости.
— Я прошу тебе все, что угодно. Я же люблю тебя, — сказал он.
— Нет. Ты не знаешь, — возразила она. — Я жду ребенка! От другого мужчины. От Михаила Врубеля. Он умер…
Машина Страшная Тайна вырвалась наружу, облеклась в слова. Слова разрослись, — наводнили комнату.
«Что делать?!»
Она ждала ребенка от мужчины, похороненного столетье назад. Она ждала ребенка, и кабы ее мать знала об этом, отвлечь ее от морального уничтожения дочери, «принесшей в подоле», не смогла бы и Землепотрясная Даша. Она, 22-летняя, почти изгнанная из дома, почти разжалованная из Киевиц, ждала ребенка и отчаянно не знала: как жить?
— Ну и что? — пожал плечами Мир Красавицкий. — Это ничего не меняет. Для меня — ничего. Я люблю тебя. Я усыновлю твоего ребенка.
Странно.
Его презрение к Машиной тайне прогнало из комнаты страх.
— А как ты узнал, где я живу? — спросила она.
— Это было не трудно.
— Логично. В институте. Я рада видеть тебя.
— Ты рада? — В словах не прозвучало вопроса — одна грусть. — Ты, правда, рада мне? Это возможно? Ты ж знаешь, кто я.
Вопрос появился:
«Можешь ли ты простить меня?»
— Я рада, поверь. Я так рада, что ты жив! — едва не заплакала Маша. — Я знаю, из-за тебя погибли двое. Но ты не совсем виноват… Кылына обманула тебя, использовала. А потом… Ты готов был пожертвовать жизнью ради меня — значит, ты хотел стать хорошим. Но какое счастье, что тебе не пришлось жертвовать жизнью!
— Дай мне еще один шанс, — сказал Мир Красавицкий.
— Бери. — Маша мягко положила руку ему на плечо.
— Нам нужно поговорить. Мы можем поговорить с тобой здесь? — Он прислушался к ушераздирающим крикам.