Киевский котёл
Шрифт:
– Думаю, я уже мертв, – проговорил я.
– Та нет еще. Но может, и скоро помрешь, – с этими словами она поднесла к моим губам плошку.
Вода пахла тиной и затхлостью, но жажда оказалась сильнее брезгливости, и я выпил все до капли.
– Не боись, вода кипяченая, – заверила меня женщина. – Сама кипятила. Сама остудила.
– Такая забота… Спасибо!
Она куда-то исчезла, а я попытался оглядеться. Повернулся на бок, но страшная боль и еще более сокрушительная слабость заставили меня замереть. Я ворочал глазами, и глазные яблоки мои оказались так тяжелы, словно были отлиты из свинца. «Могила» оказалась небольшой комнатой. Пол и стены земляные.
Удостоверившись в относительной безопасности руководимого им тела, мозг мой начал отключаться. Сначала это были дискретные импульсы бессознательности, которые с течением времени становились все длиннее. Так продолжалось до тех пор, пока явь и бред окончательно не смешались в некий жидкий суп, в котором плавали воспоминания давнего и недалекого прошлого, обрывочные впечатления, бредовые иллюзии. Сон то был или явь, но я выпал из того состояния внезапно, будто кто-то ухватил меня за шкирку и вытянул из беспамятства в боль. Импульсы боли обострили зрение. Мне показалось, или чая-то тень мелькнула во мраке? Некоторое время я отчаянно бодрствовал, пытаясь договориться с болью. Дебаты длились долго и закончились моей полной победой – боль отступила, оставив по себе усталость.
Голова моя отяжелела. Сделалась подобна придорожному камню из детской сказки, а тело, напротив, сделалось легким. Эх, взлететь бы!
Но откуда-то снова явилась Галя. И она баюкала меня. И вода, которую она мне давала, пахла тиной.
Превозмогая усталость, я, как мог, огляделся и окончательно удостоверился в том, что оба мы находимся в могиле: земляной потолок, земляной пол, из стен торчат какие-то белые коренья – толстые, тонкие, кривые, как щупальца неведомого зверя.
– Мы оба мертвы.
– Не стони. Я-то точно не мертва. Я не могу умереть…
– Можешь. Сам бы убил, если б мог…
– …сначала я должна найти Иосифа-малого, а потом уж…
– Ты – пронырливая скользкая тварь. Ты – жаба-колдунья…
– Такие речи не к лицу членам партии. Какое такое колдунство? Не розумию.
– Ты затащила меня в эту могилу!..
– Та не могила ж это! Це земляна изба! Землянка!
– Врешь! Ты даже в аду врешь! Это могила, и мы оба мертвы! Так поделом же тебе!
– Какой такой ад? А вот как доложу в партийный комитет. Так твоя ж мамка геть тебя из партии наружу, и станешь ты…
Она на мгновение умолкла, подбирая нужное слово, а я шарил руками в поисках подходящего оружия. Наконец мне попался гладкий цилиндрический предмет – гильза от восьмидесятимиллиметрового снаряда. Она оказалась странно горячей. Обжигая ладонь, я замахнулся и ослеп. Так внезапно засыпают маленькие дети. Сон был тоже совсем детским. Мне приснился белый, усталый ангел.
Ангел
– Это командир. Старший лейтенант Пискунов. Танкист. Вы знаете его? Знакомы? Встречались до войны?
Ангел задавал вопросы голосом строгим и усталым. Галя пока помалкивала, прикидываясь благоразумной, а меня терзала досада.
Надо же как-то предупредить ангела о том, что перед ним самая зловредная из ведьм, мерзкая обольстительница, скользкая жаба, выползень…
– Вы слышите, о чем он бредит? Считает, что вы ангел, а я – ведьма, – отвечала Галина. – Сам меня жабой и колдуньей называет. А сам – партийный атеист. Вы примете меры?
– Отвечайте на вопрос: вы знакомы с лейтенантом Пискуновым?
– А то як же.
– Не понял! Отвечайте ясно и однозначно! Вы находитесь не на посиделках в вашем сельском клубе, а в районе военных действий. Я – старший командир в этом подразделении, и вы обязаны мне подчиняться…
Ангел говорил строго. Командирский его баритон заполнил все пространство нашей могилы. Но Галина, по обыкновению, и не подумала сдать назад. Поднявшись во весь свой богатырский рост, она заспорила с Ангелом, совершенно не обращая внимания на его подполковничьи лычки:
– Та я думала, что старший как раз таки капитан Шварцев! Та какой там клуб? Его давно уж немец пожог! Та какой там командир? Все ваши командиры едва живы или калеки, как этот вот, – Галя кивнула в мою сторону. – Так мало того, что его немец искалечил, так он еще сам правую руку себе сжег об светильник.
Галю бы в партийный актив откомандировать. Обидно, когда задатки вожака попусту пропадают, доставшись деклассированному элементу. Она наехала на Ангела, что твой паровоз, но давление в ее топке быстро упало под натиском собственных же аргументов.
– Сами строгости мне говорите, а сами отступаете, бежите. Я в Киеве была. Пока оттуда до сюда добиралась, и то дольше вас была в пути. Та вы драпаете, не бежите. А я такого навидалась – ужас! Мертвецы. Пожженая пшеница. Что зимой жрать будем? Та при таком раскладе и едоков-то к зиме не останется. Та вы, пожалуй, до Сибири добежите, и мы следом за вами, если от голода не передохнем.
Она заплакала внезапно и жалостно, непрестанно повторяя «Еся» да «Еся». Я было подумал: она об отце моем кручинится, но она поменяла тему на «сынко» и «сыночек», и тогда я понял, что речь идет о моем возможном братце. Вот теперь она не умолкнет, пока кто-нибудь не поднесет ей дорогущего розового крымского вина. Но Ангел устало одернул Галю, и та заткнулась:
– Отставить панические настроения! За такие речи я должен был бы вас пристрелить, но я военный врач. Мой долг спасать людей, а не убивать их. К тому же вы хороший боец и знаете эти места…
– То так!
– Не перебивать меня! Нам надо уходить. Сейчас военный совет части примет решение о направлении отхода, и тогда вы будете нашим проводником.
– То так. Но я иду в Оржицу. Там сынко мой, Еся. Может, еще живой. Мне надо в Оржицу, и если ваш военный совет примет правильное решение, то вы можете пойти вместе со мной – я дорогу знаю.